Стилист

– Потому что они только о нем говорили. И Кирилл сказал: «Да, кстати, опять ничего не нашли». Если бы речь шла не о Соловьеве, он бы сказал, у кого не нашли. Разве нет?

– Все может быть, – медленно протянул Вадим. – Может быть, они так озабочены этими поисками, так много ими занимаются, что им и без предисловий понятно, у кого не нашли. Но в любом случае это очень важно, детка. Очень важно. Там происходит что-то такое, чего мы с тобой не знаем. А знать должны. Мы должны знать о них все. Только тогда мы сможем вывести их на высокий уровень доходов, а потом прибрать к рукам. Тебе придется очень постараться, детка.

Больше ничего интересного Вадим в тот день от Оксаны не узнал, но и этого было достаточно, чтобы дать новый толчок его размышлениям и планам в отношении издательства «Шерхан». Первым делом следовало выяснить, не промахнулся ли он, сделав ставку именно на это издательство. Может быть, следовало бы с самого начала заняться «Сантаной»? Два года назад, когда Вадим делал свой выбор, «Шерхан» выглядел самым перспективным из всех существующих в Москве издательств, а о «Сантане» тогда вообще мало кто слышал. И в «Книжном обозрении» – профессиональной газете книголюбов, книгоиздателей и книготорговцев – это название не мелькало в отличие от «Шерхана», который регулярно размещал на его страницах свою рекламу. И то, что малоизвестная «Сантана» вдруг позволила себе предложить огромный гонорар шерхановским авторам, кое о чем говорило. Например, о том, что «Сантана», возможно, была создана в свое время для отмывания денег. Иначе говоря, ее бедность и незаметность были лишь видимостью, а теперь пришла пора выходить на большую арену. Это следовало проверить.

* * *

Он совсем потерял способность работать. Соловьев даже не подозревал, что мысли о женщине могут настолько выбить его из колеи. Да не о какой-то новой женщине, а о Насте, которая много лет назад была его любовницей. Она же принадлежала ему безраздельно, она смотрела на него полными обожания глазами, ее не надо было завоевывать, она всегда была доступна – только руку протяни. Он действительно испытал огромное облегчение, когда все кончилось, этот роман был ему в тягость и не приносил радости. Так в чем же дело? Почему он так мается сейчас, почему никак не может успокоиться, почему постоянно думает о ней?

Владимир Александрович смотрел на испещренные иероглифами страницы, но не понимал ни слова. Эта страница открыта перед ним со вчерашнего дня, а в русском переводе не прибавилось ни строчки. Словно ступор на него нашел. И даже мысль о приходе Марины почему-то раздражает. Не может она заменить ему Анастасию.

Внезапно он испытал сильное желание вновь окунуться в атмосферу того времени, когда Анастасия безраздельно принадлежала ему. И он знал, как это сделать. У него были письма. Ее письма. Вернее, не письма даже, а короткие записки, которыми она сопровождала написанные ею стихи. Тогда Соловьеву все это казалось смешным и ненужным, но выбрасывать эти листки со стихами рука не поднималась. Он прятал их от жены, рассовывал по разным папкам, а потом, когда нужда что-то скрывать отпала, когда Светлана умерла, он, занимаясь своими архивами, сложил Настины стихи вместе в одну пластиковую папочку. Он никогда их не перечитывал, он вообще не вспоминал о ней все эти годы, но выбросить так и не смог.

Переехав в новый дом, он попросил оборудовать в кабинете два встроенных сейфа. Один – поменьше – для денег и документов, другой – большой и глубокий – для архивов. Соловьев с детства боялся огня, он отчего-то был уверен, что в его жилище рано или поздно обязательно случится пожар, в котором окажутся безвозвратно утрачены важные или просто милые сердцу вещи, поэтому в своем коттедже сейфы велел сделать несгораемыми. Жена всегда в шутку называла его Плюшкиным – Соловьев бережно хранил все свои бумаги, он просто органически не мог ничего выбрасывать и уничтожать. В архиве было все, начиная с переводов, которые он делал, еще будучи студентом, и кончая черновыми распечатками последних работ, которые делались уже для издательства. Черновики и наброски к диссертации, к монографиям по специальности, письма, фотографии, школьные сочинения сына Игоря, контрольные оттиски статей в толстых журналах. И для стихов Насти Каменской здесь место нашлось.

Соловьев достал из ящика стола ключи и открыл архивный сейф. Тоненькая голубая пластиковая папочка должна быть где-то в нижней части. После переезда он в очередной раз любовно разобрал свои архивы, сделал аккуратные надписи на папках и сложил в наиболее разумном, по его представлениям, порядке: то, что вряд ли когда-нибудь понадобится, – в самый низ, то, что может востребоваться, – повыше. Потом сюда складывались рукописи новых переводов, издательские договоры и масса других бумаг.