Сто лет минус пять (Юбилейный выпуск)

Я зашел. Стал заходить еще и еще. С первого же раза мне стало легче. Свежее масло потекло в раскаленную голову. Скажу честно, больше болтал я, а он слушал. Я рассказывал истории из своей жизни, он – из своей. Я прямо-таки вещал о себе, я скромно поведал ему о страшных испытаниях, выпавших на мою долю, а он говорил о людях, которые его удивили, обрадовали, восхитили. По неизвестной причине мне часто хотелось заплакать, когда я его слушал, хотя внешне, на первый взгляд, Вовкины истории не были трагедиями и рассказывал он их смешно.

Иногда он показывал мне новую песню, сочиненную накануне, и я поражался. Чему? Сам не пойму. Вот послушайте:

Ну что за вечер!? Все пьют клюквенный морс…Меня калечит то, что они просят выключить Doors!Я напрягаюсь – не сыпьте рану на соль!

Я улыбаюсь и достаю свой хромированный кольт!

Или:

Дворники убирают снег.Электрики добывают свет.Волшебники уснули до утра.

Ты знаешь, и нам с тобой пора…

Мне сдается, я понял, отчего все, кто знаком с Володей, почти сразу забывают, что он сидит в инвалидном кресле, а не бежит вместе со всеми в атаку на мир или, наоборот, не занимает от него круговую оборону. Он просто живет со своим особым отношением к этому миру, и все, кто попадает в атмосферу этого отношения, вдруг понимают, что счастливы. Как будто в пятом классе ждешь, ждешь летних каникул, и вот они наступают. Однажды, лет десять назад, мы с ним поехали на выставку картин, а по дороге он меня просит: «Давай девушку одну подхватим по пути»? Подъезжаем, а тут выходит девушка – такая красивая, что я заробел: не ошиблись ли мы адресом? Но нет, не ошиблись, она теперь его жена.

И вот как-то раз он рассказал мне историю, из которой мне уж очень захотелось сделать рассказ. Я долго собирался, примерялся так и эдак и понял, что фантазии поставить себя на место героя мне не хватает. Тогда я снова пришел к Вове в гости, а потом записал наш разговор.

– …Помнишь, ты рассказывал мне? Парень на коляске под дождем… Меня так эта картина зацепила. Как его, Серёга, кажется?

– Лёха. Его звали Лёха. Веселый такой, компанейский парняга. Он мне как-то написал: «Привет! Помнишь?» Я: «Помню, конечно!» А он раз – и замолчал. Потом с другого адреса пишет то же самое: «Привет! Помнишь?» Да помню я, помню, и пишу в ответ: «Так мне что, твою старую страничку удалить»? (Мы улыбаемся.) Он как ни в чем не бывало: «Ай, ерунда, я пароль потерял»…

Много времени прошло с тех пор, как мы последний раз виделись в больнице, в центре этом реабилитационном. И всё, контакты пропали, а тут он снова меня находит. Я так понимаю, что он попивает-то лихо. Ну, если пишет, что сын приходит его контролировать. Видно, проверяют, чтоб не пил. Историю его после того случая, что тебе рассказывал, совсем не знаю… Хочешь чаю?

– Давай!

– …Уж насколько мы циники, ну ты понимаешь, о чем я…

– Конечно.

– Когда в одном месте куча людей с одинаковыми проблемами, тогда никто о них не говорит, не рассказывает, потому что все всё понимают. И тем не менее, глядя вот на это все (он на секунду задумывается), я до сих пор ту сцену не могу забыть. Не в том контексте, что вот человек на коляске и страдает-переживает, а в том, что в ней было… сконцентрировано одиночество, возведенное в высшую степень. Когда чувак едет на коляске под ливнем, под которым он… может не ехать!.. Ему не надо срочно никуда, но оно гонит его из квартиры. И вот ему к станции метро, а потом еще в метро корябаться. А потом электричка… В общем, давай все сначала.

* * *

Это был реабилитационный центр в Москве. Эр-Цэ. Не такой, где все заточено под людей на колясках, а просто отделение при клинической больнице, которое называется реабилитацией. Тогда, в конце прошлого века, было еще очень мало мест, где люди в инвалидных креслах могли общаться друг с другом. Своего рода резервация.

Туда брали тех, кто ничем сопутствующим не болеет, например, нет пролежней, чтобы можно было заниматься лечебной физкультурой или проводить процедуры. Но ни от чего не лечили. Все, кто был там не первый раз, понимали, что чуда не случится, что никаких ног.

Если честно, то все становится ясно почти сразу, за год-полтора. Крайне редко бывает прогресс и чувствительность восстанавливается. Чаще нет… А люди все равно верят и обижаются, если кто-то сомневается. Надежда, конечно, живет. Все втайне молятся, все просят. Ходят всякие слухи и сказки типа «Петя встал, Вася тоже». И у меня были надежды, но призрачные, фанатичной уверенности не было. Я приезжал заниматься, с друзьями общаться, а по большей части наблюдать и размышлять.