Сто лет пути

— Значит, с Бурлаковым следующая петрушка, — сказал Никоненко, когда они со своими подносами приткнулись за единственный свободный стол, весь в липких розовых кругах от стаканов с киселем. — Его деятельностью я не занимался, да и как?.. Никак. Он депутат, и правонарушений никаких за ним не числится. Портрет его фотографический гаврикам, которые ворота на Воздвиженке стерегут, ребята мои показали. Гаврики подтверждают со всей уверенностью, что, мол, частый был гость. Да он, как я понял, от знакомства с потерпевшим и не отказывался!..

— Не отказывался. Он сказал, что Ломейко знал, но лучше бы не знал. И еще какую-то ерунду про тех, кто меня прислал, и про его отца.

— Во, во! — Никоненко ложкой погрозил Дмитрию Ивановичу, как будто пальцем. — Про отца. Стало быть, папенька депутата Бурлакова Александра проживает в городе Иркутске и является военным пенсионером. Служил в ПВО, закончил службу в звании полковника.

— При чем тут отец Бурлакова, Игорь Владимирович?

— На всякий пожарный. Теперь отец Ломейко Павла, потерпевшего. Большой человек, рукой не достать. Куда там депутатам твоим!

— Что это значит?

— А то и значит! — Никоненко в два приема дохлебал щи, быстро вытер тарелку коркой хлеба и отправил корку в рот. — Торговые центры разнообразные, рынок стройматериалов на Дмитровке, гостиница в Болгарии. Все евонное.

Он так и сказал — «евонное».

— Бандит?

— Бизнесмен, — поправил Никоненко. — Какие нынче бандиты? Нынче все бандиты до одного перековались и стали законопослушными гражданами России. Только гопота мелкая осталась.

— То есть отец Ломейко бандит?

— Ох ты, господи! — умилился полковник. — Ох ты, ученая голова! Говорят тебе, бизнесмен. — И, взглянув на профессора, переменил тон: — За руку я его не ловил, в девяностых он не сидел. Правда, по делу Дмитровской ОПГ проходил свидетелем.

— Что такое ОПГ?

— Ученый, — повторил полковник с удовольствием, — где ты жил все эти годы, а? Не мальчик вроде, не вчера родился! ОПГ переводится как организованная преступная группировка. Человек со связями во всех слоях общества, понимаешь? Сына на работу определил именно он, договорился с каким-то там департаментом, то ли по музейному делу, то ли по охране памятников старины, как-то так. Только вакансия открылась, Павел Игоревич на нее сразу и припожаловал, хотя ребята мои узнали: в департаменте этом такой вой поднялся, когда его назначили-то! — И он опять погрозил профессору, на этот раз вилкой. — Вой, как я понимаю, именно из-за диссертации, которую ты ему защитить не дал. Нечист, мол, на руку соискатель хлебного места, диссертацию чужую попер, не надо бы его на Воздвиженку назначать, нехорошо. Слышь, Дмитрий Иванович, а тебе тогда не того?

— Не чего?..

— Не угрожал никто? Намеков никаких не делал? Денег не обещал? Мол, заткнулся бы, а мы денежек заплатим?

— Нет, — отрезал Шаховской.

— Жалко, — вздохнул полковник. — Ешь быстрее, мне на рабочее место надо.

— То есть ты хочешь сказать, что отец Павла Ломейко пристроил сына на должность директора музея в каких-то своих целях?

— Эти люди без своих целей ничего никогда не делают.

— А если чашка с бриллиантами и была его целью?..

— Да ну тебя, — рассердился полковник, — какая, к лешему, чашка с бриллиантами? Где, я тебя спрашиваю, доказательства, что там были какие-то бриллианты?! А?! Нету их, доказательств! А ты ни мычишь, ни телишься со своей исторической частью.

— В письме Щегловитова сказано…

— Да положить мне на письмо Щегловитова! Оно сто лет назад написано и непонятно о чем! Ты мне ни черта сказать не можешь, имеет письмо отношение к убийству или вовсе не имеет, консультант-аналитик называется!

— Упоминаний нет нигде, что я могу тебе сказать?!

— Вот и не говори ничего. Исторические анекдоты — это прекрасно все, но мне надо преступление здесь и сейчас раскрыть. Короче, если депутат имел в виду, что тебя прислал отец Ломейко, значит, была какая-то схема взаимодействия, и схема эта имеет отношение и к Воздвиженке, и к Охотному ряду.

— К Думе?

— К Думе, — передразнил Никоненко. — И значит, ни шута мы не раскроем.

— Я поговорил с Ворошиловым. Он в Думе знает все и про всех. Я попросил его выяснить, чем конкретно в последнее время занимался Бурлаков.

— И чего Буденный?

— Ворошилов сказал, что ничего не знает и выяснять не станет.

Никоненко помолчал над липким стаканом с розовым киселем.

— Значит, не раскроем. — Он констатировал это уверенно и спокойно, как будто говорил: ну, теперь все ясно, дело можно закрывать. — Как хочешь, а надо этого Бурлакова на откровенный разговор вызвать. Вот как хочешь, Дмитрий Иванович! Я бы сам взялся, да не вхож я в Думу вашу!..

— Нужно поговорить со старухой, о которой священник рассказал.

— Да валяй, валяй! Давно бы уж поговорил! Того дружбана, с которым потерпевший чего-то писать хотел, помнишь, я так пока и не нашел. Ну, про которого Милана толковала! Забыл, что ли?

Дмитрий Иванович забыл начисто, но не признаваться же!