Сто оттенков Веры

Детски-мелкое Азовское с ракушечными разнокалиберными пляжами и… мёртвый, приторно разлагающийся дельфиний ребёнок – метра в полтора длиной, который не смог вернуться в море вместе с отливом, угаснув ночью на мелководье. Она тогда, после слабого притока тошноты, смешанной с жалостью, взяла перочинный ножик у какого-то местного мальчика (собралось много народу – поглазеть), и с каким-то первобытным остервенением попыталась срезать спинной плавник с лаково-черного дельфиньего тела. Нож тыкался словно в камень, но без привычных искр, а с мокрым свистом проскальзывания, не оставляя даже намека на вмятины. Крепость неподвластной человеческому, почти невооружённому, насилию кожи насмешливо отвергала все потуги загорелой девичьей руки. Схватка длилась до пореза ребра ладони. Вериной, ясно. Солнце угнетало затылок. Пресное безводье ракушечника влезало между пальцев упорных ступней. До слёз хотелось пить! Все ушли. Кто-то – со счастьем уловления нескольких выпученноглазых бычков. Гнусаво просигналил старенький «жигуль» одного из местных, что всё равно ехал в их посёлок и мог захватить кого-то с собой. И Верочка, путаясь в обиде неприобретения и сгорая со стыда за свою бессмысленную жестокость, тоже побежала на зов цивилизации, прижав к губам пахнущую мертвечиной ладонь…

В эти абрикосово опадавшие дни, она и познакомилась со странным парнишкой. Местным, но совершенно на остальных местных непохожим. Их ровесник, он почти не купался, сидел на полотенце – прокопчённо-загорелый с выцветшими волосами почти до плеч, – на берегу, с бумажной книжкой (вау!). И просто иногда смотрел на них всех, приезжих и оголтело-каникулярных! Почти всегда молчал. Смутно как-то улыбался, слушая Веры и её подружек с друзьями болтовню, в которой не участвовал. Но как-то раз позвал на домашнюю дегустацию. Большая его семья занималась небольшим виноградарством. Что-то там у них праздновали, и он сказал, что его тоже пригласили. Сказали, что можно – с девушкой. Он выбрал Веру. Она не возражала.

Краснодарский край оправдывал свое название щедростью столов, накрытых в просторном дворе, над которым плотно свивалась тяжкая арка плюща, там и сям проткнутая маленькими бутонами палевых ползучих роз. Мужчинам были предназначены стаканы, а женщинам – небольшие гранёные стопочки.

Виноградное вино.

Эта певучая тавтология принимала обличья всех цветов!

Белое, с внутренне-салатовым оттенком, было свежо-кислым, гасило жажду. Тонко-розовое, с изломной искрой в гранях стопки на закатном луче, обтекало гортань, щебеча и танцуя. Жидко-рдяное заметно густело в процессе переливания из стекла прямо в подрёберную ямку. Рубиновое словно на секунду каменело во рту, приобретая вкус черемуховых ягод. И, наконец, чёрно-пурпурное, с сатанинским отблеском, которое было не соком, но сердцем винограда, переполненным вязкой обильной кровью: оно позволяло с лёгкостью разомкнуть грудную клетку, чтобы душа – любвеобильная, чисто вымытая и почти свободная от тела, – могла беспреградно и безнаказанно взмыть к перезревшим южным звездам, бесшумно пробив слой притихшего плюща.

Ох, и надегустировались же они в тот вечерок!..

Однако паренёк, крепко обнимая покачивающуюся, хохочущую и всё ещё что-то неразборчиво рассказывающую Веру, довёл ее до дома, сдал на руки разбуженной подружке Соньке, сказал «до завтра» и ушёл, тихо прикрыв дверь.

А вот назавтра они увиделись поздним вечером, уже в полной тьме. На Вере было лёгкое шёлковое платьице с широким поясом. Они пошли гулять. Она говорила, что-то спрашивала, он односложно отвечал. Шли долго. Уже и посёлок кончился, и огни все отдалились. Дошли до моря. Она сказала, что через три дня они с ребятами уезжают. Жалко, что так быстро время пронеслось: было здорово! Постояли молча (он – сзади неё), глядя в сторону шумящего, но почти неразличимого (было новолуние и лишь пара фонарей у мола светили) моря. Он вдруг обнял её за талию. «Как вчера», – подумала Вера и не удивилась. Его пальцы ловко развязали её поясок. Вера напряглась, кашлянула, быстро обернулась, собираясь засмеяться и что-нибудь шутливое ответить на его жест. Но он её опередил:

– Не бойся. Он, – погладил пояс, – мне нужен для дела.

– Вовка, ты что… вешаться надумал?! Так деревьев же – на пару километров вокруг – ни единого. Да и мыло я сегодня не взяла.

– Смеешься всё. Смешливая ты. Нет, Вер, я вот что подумал…

– Что? – Она, разглядев его совершенно серьёзное лицо, осеклась.

– Я тут прочитал… Знаешь, есть такая штука, то есть можно попробовать её сделать. Такая… ну, странная немножко.

– Какая?

– А ты не будешь издеваться надо мной? Обещай, пожалуйста. – Он просил тоже серьёзно, и глаза были чернее головешек. «Фу ты, господи, видно – не шутит вовсе. Что ж ему надо-то?» – Вера заволновалась, ладошки похолодели, взмокнув.

– Нет, Вов, не буду. Ну, что такое? Говори скорей!

– В общем, можно, понимаешь, с человеком сделать некую… вещь…, то есть… ну, в общем, придушить.

– Что-что?! Ты что, рехнулся?