Столп огненный

Граф Лестер прибавил, намеренно растягивая звуки, словно чтобы показать, как его забавляет этот случай:

– Арестованный имел при себе пистолет, называл королеву змеей и исчадием ада и твердил, что насадит ее голову на шест.

Нет чтобы самой это сказать, Лестеру доверила. Но почему-то несостоявшийся убийца не воспринимался серьезной угрозой. Если он трепал языком направо и налево, неудивительно, что его задержали еще в шестидесяти милях от местопребывания королевы.

– За что я вам плачу? – осведомилась Елизавета. – Разве не вы должны меня защищать от подобных людей?

Обвинение было несправедливым: она платила своей тайной службе всего семьсот пятьдесят фунтов в год. Этой суммы совершенно не хватало, и Уолсингему постоянно приходилось расходовать личные средства. Но кто сказал, что государи всегда справедливы?

– Кто этот человек? – спросил Уолсингем.

– Некто Джон Сомерфилд, – ответил Лестер.

Нед узнал имя: оно упоминалось в их списках.

– Мы знали о Сомерфилде, ваше величество. Католик из Уорикшира. Он безумен.

Граф Лестер язвительно хмыкнул.

– Значит, вы решили, что он не представляет опасности для ее величества, верно?

Нед покраснел.

– Это значит, милорд, что его вряд ли привлекли бы к серьезному заговору.

– Неужели?! Вы хотите сказать, что его пули неспособны никого убить?

– Нет, я лишь…

Лестер перебил Неда:

– Ваше величество, советую вам возложить обязанность охранять вашу драгоценную особу на кого-нибудь другого. – И прибавил масляным голосом: – Ведь это главнейшая обязанность и забота нашего королевства.

Граф умел льстить, и Елизавета, к сожалению, всегда ему внимала, падкая на похвалу.

Уолсингем, хранивший молчание, произнес:

– Я подвел вас, ваше величество. Я не распознал угрозу, кою олицетворял собою Сомерфилд. Не сомневаюсь, что в Англии достаточно людей, которые справятся с моей работой лучше меня. Прошу вас назначить на сей пост кого-либо из тех, кого вы сочтете заслуживающим доверия. Что до меня, я с радостью скину с плеч это бремя, которое влачил столь долго, и дам отдых натруженным рукам.

Разумеется, он вовсе не собирался подавать в отставку, но давно усвоил, как следует вести себя с королевой, когда та пребывала в ярости. Нед сообразил, что совершил глупость, затеяв спор. Если королева разгневана, все уверения в том, что беспокоиться не о чем, лишь распалят ее гнев пуще прежнего. Куда выгоднее разыграть смирение и самоуничижение.

– Мы с вами ровесники. – Елизавета фыркнула. Похоже, ее и вправду умиротворила покорность Уолсингема – или же ей вдруг пришло в голову, что в Англии, пожалуй, не найти людей, готовых трудиться столь же упорно и беззаветно, как трудился Уолсингем, и оберегать ее от всевозможных угроз, реальных и мнимых, от многочисленных убийц, душевнобольных и вполне здравомыслящих. Но она не собиралась отпускать Уолсингема с этим покаянием. – Что вы намерены делать, чтобы меня защитить?

– Ваше величество, мы подобрались вплотную к раскрытию хорошо продуманного заговора, состряпанного вашими врагами, причем совсем иного рода, нежели упомянутый Джон Сомерфилд. Эти люди не станут размахивать оружием и бахвалиться своими намерениями в тавернах. Они заручились содействием папы римского и короля Испании, о чем Сомерфилд, полагаю, не смел даже мечтать. Они решительны, располагают немалыми средствами и одержимы соблюдением тайны. Тем не менее я собираюсь арестовать их главаря в ближайшие несколько дней.

В качестве отпора язвительным нападкам графа Лестера это была великолепная речь, но Нед слегка огорчился. Как-то преждевременно хвастаться. Арест ведь заставит заговорщиков затаиться, но не заставит отступить, а доказательств причастности Марии Стюарт они так и не получат. Снова треклятые придворные дрязги!

– Кто эти люди? – справилась королева.

– Ваше величество, я опасаюсь называть их имена в открытую, дабы не вышло так, что их предупредят. – Тут Уолсингем многозначительно покосился на графа Лестера. – Без задней мысли, конечно.

Граф раскрыл было рот, чтобы разразиться негодующей тирадой, но Елизавета его опередила:

– Разумно. Мне не следовало спрашивать. Что ж, сэр Фрэнсис, можете нас покинуть и вернуться к своей работе.

– Благодарю, ваше величество. – Уолсингем поклонился.

7

Ролло Фицджеральд беспокоился насчет Фрэнсиса Трокмортона.

Этот человек ничуть не походил на тех, кто обучался в Английском коллеже. Те давали клятву подчинить свою жизнь нуждам и потребностям матери-церкви. Они понимали, что значит послушание и верность. Они покинули Англию, провели годы за учебой, дали обет – и вернулись домой, дабы заняться работой, к которой их готовили. Они сознавали, что рискуют жизнью: то и дело кого-то из них ловили и казнили подручные Уолсингема, но всякий раз смерть очередного выпускника отмечалась в коллеже как мученичество подвижника.

А Трокмортон ни в чем не клялся. Богатый молодой аристократ, он испытывал к католичеству нечто вроде нежного чувства, не более, и тратил жизнь на удовольствия, а не на служение Господу. О его мужестве и решимости оставалось лишь гадать. С него станется, быть может, пойти на попятную.