Столп огненный

Трокмортон обречен. Его арестуют, будут пытать, и он расскажет все, что знает, прежде чем отправиться на виселицу. Хвала небесам, что ему неведомо истинное имя Жана Ланглэ. Он не сможет выдать никого, кроме прачки Пег Брэдфорд, а та – всего-навсего невежественная девка, от которой единственная польза – нарожать новых безмозглых батраков. Самое главное, Трокмортон не сможет свидетельствовать против Марии Стюарт. Против нее говорят только письма, те самые письма, которые Ролло держит в руках.

Он скомкал письма и швырнул их прямо в желто-красное пламя.

Мужчина бежал к нему.

Ролло потратил бесценные секунды, чтобы убедиться, что бумага занялась, почернела и стала разлетаться пеплом по ветру.

Когда же доказательства были уничтожены, он удивил противника, бросившись тому навстречу. Сильно пихнул в грудь, и мужчина упал, не устояв на ногах, а Ролло пробежал мимо него.

Двор упирался в илистый берег Темзы.

Ролло выскочил к воде, повернулся и побежал вдоль реки.

8

Весной 1584 года Пьер пришел насладиться зрелищем того, как маркизу Нимскую выселяют из ее дома.

Ее супругу-маркизу десятилетиями удавалось избегать заслуженной кары за свою приверженность протестантству, но Пьер умел ждать. Дом в предместье Сен-Жак оставался средоточием еретической деятельности даже после того, как в 1559-м Пьер подстроил арест всей тамошней общины. Но теперь за Пьером стояла вся мощь так называемой Католической лиги, или просто Лиги, призывавшей к полному искоренению протестантства, и благодаря этому Пьер добился осуждения маркиза: верховный суд, иначе именовавшийся парламентом Парижа, приговорил старика к смерти.

Впрочем, сам престарелый маркиз никогда Пьера особенно не интересовал. Кого он по-настоящему ненавидел – так это маркизу Луизу, ныне соблазнительную вдовушку, которой перевалило за сорок. Все имущество еретиков подлежало передаче казне, так что после казни маркиза Луиза осталась без средств.

Этого мгновения Пьер дожидался двадцать пять лет.

Он прибыл вовремя: маркиза отчаянно спорила с бальи[90]

в своей рабочей комнате. Пьер затесался в компанию помощников бальи, и Луиза его не заметила.

Повсюду виднелись следы достатка, которого она лишилась после смерти мужа: картины маслом с изображением сценок из сельской жизни на отделанных панелями стенах, резные и покрытые лаком стулья, мраморная плитка на полу, канделябры в залах и коридорах… Сама Луиза облачилась в зеленое шелковое платье, что будто обтекало, как вода, ее бедра, по-прежнему пышные и притягивавшие взгляд. Когда она была моложе, все мужчины без исключения пялились на ее высокую грудь; теперь грудь слегка опала, но фигуру Луиза сохранила.

– Как вы смеете?! – требовательно вопрошала она, глядя на бальи сверху вниз. – Вы не можете взять и выставить знатную даму из ее дома!

Бальи, очевидно, уже приходилось проделывать подобное – он держался вежливо, но был непоколебим.

– Советую вам не пререкаться, мадам. Если не уйдете сами, вас вынесут из дома, а это вряд ли будет смотреться достойно со стороны.

Луиза придвинулась ближе к нему и расправила плечи, намеренно выпячивая грудь.

– Вы же можете проявить снисхождение, правда? – В ее голосе прозвучали льстивые нотки. – Приходите через неделю, дайте мне время собраться.

– Суд уже выделил вам время, мадам. Срок вышел.

Ни гнев, ни обаяние не подействовали, и Луиза позволила наконец прорваться отчаянию.

– Я не могу бросить дом! Мне некуда пойти! – жалобно проговорила она. – Я даже комнату снять не могу, у меня нет ни единого су! Мои родители умерли, а друзья отказываются помогать, боятся, что их тоже обвинят в ереси!

Пьер смотрел на нее, любовался струйками слез на щеках, с наслаждением внимал дрожи в голосе. Перед ним была та самая надменная женщина, которая столь сурово унизила молодого Пьера двадцать пять лет назад. Тогда Сильви с гордостью представила его Луизе, он произнес какую-то любезность, но она сочла эти слова неуместными и ответила – о, он хорошо запомнил: «Даже в Шампани молодых людей учат быть вежливыми со своими господами». А потом спесиво повернулась к нему спиной. От яркого воспоминания Пьер даже моргнул.

Зато сегодня все наоборот. Сам он недавно стал настоятелем монастыря Святого Древа[91], владевшего тысячами акров земли в Шампани. Весь доход от этих земель Пьер присваивал, дабы монахи монастыря жили в бедности, как и велит их устав. Словом, он сделался богатым и могущественным, а Луиза впала в нищету и лишилась всякой власти.

– На дворе тепло, – сказал бальи. – Можете спать в лесу. А если пойдет дождь, монахини обители Святой Марии Магдалины на рю де ла Круа охотно дадут приют бездомной женщине.

Луиза явно растерялась.

– Там же шлюх привечают!

Бальи пожал плечами.

Маркиза расплакалась, закрыла лицо ладонями. Плечи опустились, грудь колыхалась от сдерживаемых рыданий.

Пьер вдруг испытал возбуждение.

И пришел на помощь Луизе.

Он сделал шаг вперед и ловко втиснулся между маркизой и бальи.

– Успокойтесь, мадам, – произнес он. – Де Гизы не позволят знатной даме ночевать в одиночестве в лесу.