Стория о Господе и о земле

— Прежде, споконъ вку, — сказалъ онъ:- везд была одна, какъ есть, вода. Богъ леталъ надъ тою водою, а за нимъ его главный, врный ангелъ. И сказалъ Господь ангелу: нырни на дно, захвати въ горсть илу; пора быть земл. Ангелъ нырнулъ, долго былъ подъ водою, а какъ выплылъ, едва переводитъ духъ; говоритъ: «не досталъ, Господи, дна; очень глубоко!» — «Нырни еще разъ!» — Опять нырнулъ ангелъ, былъ подъ водою еще доле, и досталъ илу. Началъ Богъ сять землю. Куда, на восходъ солнца, ни кинетъ, — тамъ становятся горы, долины, поля. Такъ онъ леталъ и сялъ; а на тхъ поляхъ, горахъ и долинахъ выростали травы, деревья и зацвли цвты. Богъ оглянулся и видитъ, у ангела распухла губа. «Что это у тебя»? — спрашиваетъ Богъ. — «Ошкрябнулся, Господи, какъ нырялъ». — Стало благословиться на свтъ; взошло и покатилось по небу солнце. Былъ первый на свт день. Оглянулся Богъ, передъ вечеромъ, и видитъ, ангелъ изъ-за губы тоже вынимаетъ что-то кидаетъ на западъ солнца, и изъ того киданья также становятся долины, горы и поля, только безъ травы, безъ цвтовъ и деревьевъ, голыя, какъ въ позднюю осень, пустыя и точно проклятыя. — «Что это ты длаешь, позади меня?» — спросилъ Господь ангела. Тотъ молчитъ. — «Признайся, ты укралъ илу, утаилъ отъ меня?» — Ангелъ клянется, что не кралъ и не утаилъ. — «Ну, будь же ты, — сказалъ Господь: не моимъ первымъ и врнымъ ангеломъ, а сатаніиломъ, и чтобъ теб, отъ сего часу, опочину не было, до конца вка и земли!»

Богъ полетлъ выше и дальше, на восходъ солнца, а сатана низомъ, на западъ. Отъ божьяго сянья стали добрыя люди и земли, а отъ дьяволова — злые и всякая неправда и грхи. Съ тхъ поръ сатана, съ своими подпомощниками, больше и держится надъ водою, въ омутахъ, у мельницъ и у переправъ; водяные — то все его дти.

— А кто ихъ видлъ? — усомнился собесдникъ: можетъ, оно и не такъ…

— Были такіе… Вотъ хоть бы мой батько, — царство ему небесное, — видлъ, да не одного, а двухъ водяныхъ, мододшаго и старшаго.

— Гд онъ ихъ видлъ?

— То было давно. Батько тоже держалъ перевозъ, только не тутъ, а въ Никопол. Погода, — разсказываетъ, бывало, — стояла тогда еще хуже, — дождь и буря, да такая, что онъ черпалъ, черпалъ воду изъ челна, да и руки опустилъ. И вдругъ видитъ, передъ нимъ выросъ незнакомый, черномазый такой человчекъ, не то мщанинъ изъ города, не то приказный фертикъ. Дождь сыпалъ, какъ изъ ршета, а тотъ черномазый подошелъ чистый и сухой, точно съ иголки снятый, — «Добрый вечеръ, старче, — говоритъ: перевези, будь ласковъ, на ту сторону». — «Да какъ же везти, — отвтилъ батько: въ такую темень, не то, что я, самъ чортъ тебя не переправитъ, не намочивъ хвоста». — Черный усмхнулся. — «Не бойся, — говоритъ, — со мною не замочишься!» — Батько видитъ, буря, дождь еще сильне, а черный стоитъ сухой, какъ порохъ, сапоги такъ и блестятъ, и еще пыль съ нихъ палочкой онъ сбиваетъ. Перекрестился батько и сталъ развязывать лодку; возился, копался, никакъ не раскрутитъ узла. Оглянулся, а возл него уже не одинъ, а двое; откуда-то взялся еще сивенькій ддокъ, весь въ тин, съ зеленою бородою и кнутикомъ. — «О чемъ, спрашиваетъ, толкуешь, рыбаче?» «Да вотъ, человкъ просится на тотъ бокъ; только боюсь, не скупаться бы въ такую бурю и тьму». — Ддокъ посмотрлъ на фертика, да какъ крикнетъ: «А? такъ это ты? шебарда-барда! а на свое мсто, — пьяницъ въ шинки таскать, — не знаешь?» — и ну его чесать кнутомъ по бокамъ… Черный въ воду, ддъ за нимъ, и побжали оба, въ перегонку, по Днпру, точно по полю… То и были водяные!.. Шебарда!.. Съ тхъ поръ и батьку такъ вс и прозвали шебардой.

— Такъ, выходитъ, — отозвался голосъ за куренемъ: гд сялъ сатана, тамъ уже только гршные люди и земли?

— Такъ оно было и долго, пока милосердный Господь опять спустился съ неба и сталъ нищимъ ходить по земл.

— Для чего нищимъ?

— Узнать, кто праведный, кто гршный, какъ люди живутъ и кому что воздать по дламъ.

— Разскажи, на милость… Сколько живу, немало внукамъ разсказывалъ, а про такое, о, Господи, не доводилось слышать.

Лоцманъ всталъ, подложилъ щепокъ въ костеръ и опять слъ.