Стория о Господе и о земле

Лоцманъ замолчалъ. Не отзывался нкоторое время и его собесдникъ.

— Сторія опять-таки важная, — проговорилъ онъ: только какъ же это? Милосердный Господь сотворилъ землю, небо и весь великій міръ… Зачмъ же ему было о людяхъ узнавать отъ другихъ? разв и такъ онъ не знаетъ всего?

Лоцманъ не отвтилъ. Съ рки, въ это мгновеніе, донесся странный звукъ, точно вдали, въ темнот, кто звалъ на помощь и тихо стоналъ. У берега, какъ бы отъ проплывшей гд-то лодки, плеснула волна.

— Чайки уже проснулись! — сказалъ, вслушавшись, лоцманъ: завтра будетъ тихо и тепло… Ты говоришь, зачмъ? и я такъ бы думалъ, — а знающіе толкуютъ не то… На что батько былъ разумный, а разъ тоже, какъ и мы теперь, передъ самою свтлою заутреней, — сидитъ это на берегу и думаетъ, — люди по божьимъ храмамъ, скоро «Христосъ воскресе» запоютъ, понесутъ кресты и свчи вкругъ церквей, — а онъ одинъ, какъ перстъ… и вдругъ видитъ… Одначе, стой! что-то, и въ самомъ дл, плыветъ… такъ и есть… почта!

Лоцманъ направился къ берегу. Въ тишин ясно слышался мрный плескъ веселъ. Что-то темное близилось и надвигалось отъ рки. У песчаной отмели обрисовался бортъ казеннаго баркаса. На берегъ стали выгружать почтовые тюки.

— А кому хать? садись! — послышался окликъ отъ рки.

Я взялъ свою поклажу, вышелъ изъ куреня, поблагодарилъ лоцмана за ночлегъ и, въ передразсвтныхъ сумеркахъ, поплылъ черезъ стихшую, плавно-колыхавшуюся рку.

Баркасъ чуть переваливался. На палуб стоялъ низенькій, бородатый ддъ, очевидно, собесдникъ лоцмана. Опершись на посохъ, онъ пристально взглядывался за рку и крестился. На противоположномъ, еще невидномъ въ туман берегу, вправо и влво по взгорью, двигались огоньки церковныхъ крестныхъ ходовъ. Благовстъ воскресной заутрени торжественно гудлъ и далеко разносился надъ городомъ и по рк.

1888