Сторож брату своему

– Как ты думаешь, зачем Катталат аш-Шуджан приходила к работорговцу, продавцу фиников и твоему другу? Просила выкопать ее из одного места и закопать в другом, зато головой к Ятрибу? Прочитать пару-тройку молитв?

Казим осторожно кашлянул. И заметил:

– А что ж она Джаффаля еще не… того, в общем?

Тарик улыбнулся уголком рта:

– Она лежит где-то неподалеку, в пустыне. Не знает, где его искать. И не может далеко отойти от могилы.

– Сейид, а вы что же, собираетесь ей… сказать?

– Нет, – все так же странно, с нехорошим прищуром, улыбнулся нерегиль. – Я собираюсь…

Что собирается сделать господин нерегиль, осталось до времени невыясненным. Потому что в переулок перед домом кади влетел чернокожий мальчишка в замызганной рубашонке и заорал:

– О, горе нам, горе! Достойный господин Шаммас ибн Хишам найден в собственном доме мертвым!

Казим быстро схватил его плечо и кинул в руку даник:

– Как он погиб?

Арапчонок блеснул снежно-белыми зубами и весело крикнул:

– Господин ибн Хишам упал в колодец и утонул!

И мальчишка побежал дальше по переулку, оглашая его пронзительными воплями:

– Горе нам, горе, правоверные! Кто желает услышать леденящие душу подробности, да пожертвует медную монетку!

Хлопали двери, скрипели калитки, наружу высовывались бородатые мужские и по самые глаза укутанные женские головы:

– Сюда, о дитя! Расскажи подробнее!

Арапчонок сверкал улыбкой и подставлял под медяки подол рубашки, бесстыдно открывая болтающийся крохотный срам:

– Горе нам, горе! К колодцу ведут женские следы, я видел это собственными глазами, клянусь Всевышним! Эта скверная, эта подлая, эта призрачная развратница похитила жизнь еще одного достойного человека!

– Отлично, – ошалело пробормотал Казим. – С чего это она развратница?

– Ну неужели достойный Шаммас ибн Хишам – преступник? – прошипел Тарик, и айяр понял, что видит на лице нерегиля совсем не улыбку, а гримасу ледяного, лютого гнева.

– А что он ей сделал? – сглатывая слюну, спросил айяр.

– Мой господин скупал у Джаффаля добытое в походах, – пропел у Казима за спиной девичий голосок.

Ушрусанец подскочил на месте, как подбитая утка:

– Тьфу на тебя, о дочь греха! Ты-то откуда знаешь?

Девица подмигнула им густо накрашенными глазами и кокетливо поправила закрывавший лицо платок:

– Я уже три года как невольница в его доме, как не знать? Между прочим, я вас по всему городу ищу, о славные воины! Почтенные мулла и имам нашей масджид просят господина нерегиля удостоить их беседой!

– Передай, что я их… удостою беседой… чуть позже, – процедил Тарик.

Рабыня подняла острые плечики, опустила голову и шмыгнула прочь.

– Шпионка, – тихо сказал Казим.

– Увижу кого-нибудь с бабой, убью, – спокойно сказал нерегиль.

И зашагал прочь из переулка, в котором уже толклось порядочно народу, наперебой зазывающего к себе выкрикивающего новости арапчонка.

– Куда мы? – поспешая за господином, поинтересовался Казим.

– Пора навестить одного почтенного человека по соседству, – тихо сказал Тарик. – Поднимай людей.

Казим радостно осклабился: вот это, он понимал, жизнь! Сейчас будет скачка! А потом драка! Резать будем! Убивать будем! Арканами волочить будем! Три дюжины рыл у этого Джаффаля – ха! Наши два десятка молодцов откромсают им яйца в мгновение ока!

– Джаффаль мне нужен только живым, – холодно приказал нерегиль, не сбавляя шага.

* * *

Менее чем день спустя

Толпа густо стояла у подножия холма Манат, но окружающая пустыня чернела глухо и беспросветно. Факелы в руках мужчин казались глупыми насекомыми на манер светлячка: дунешь, холодный ветер ударит – и все, нету огненной мошки.

Ветер, кстати, свистел и выл, рвал со смоляных наверший факелов пламя. Люди ежились, переговаривались, вскрикивали, перекликались, но не уходили. Хотя мерзли, как шакалы.

Из ночной пустыни несся переливчатый вой – не шакалий. Это знали все.

Знали жители Таифа, столпившиеся у подножия холма.

Знали присоединившиеся к ним жители Джираны. Многие увязались за налетчиками, порубавшими айяров самого сильного человека городка, – посмотреть, что сделают с пленными.

Знали ушрусанцы – те еще запаленно дышали после скачки, драки и снова скачки.

Знали пленные – хотя к ночи из всех пленных остался в живых только Джаффаль.

Остальные уже лежали у жертвенника Манат мертвыми.

Джаффаль елозил на коленях, дергая связанными локтями, читал трогательные стихи и умолял о пощаде.

Ушрусанцы устало переглядывались, народишко внизу всхлипывал, сочувственно голосил и выкрикивал ответные бейты.

Бедуина, видать, снова одолело вдохновение, и он, подвывая, продекламировал:

О человеке судят по делам,Тот, кто происхожденьем благороден,Достойным поведением отличен.Не осуждай других – не то тебя ославят.Коль ты другого в чем-то упрекнул,Сам выслушаешь то же оскорбленье![16]

В ответ из толпы донеслись жалостные причитания и мольбы «пощадить достойного сына племени бану тай». Чей-то голос выкрикнул: