Читаем Сторож брату своему полностью

Сторож брату своему

Дэшил Хэммет , Ксения Медведевич , Ксения Павловна Медведевич

Антара, тщательно скрывая прущее наружу тщеславие, сурово мешал в котелке палкой.

– Все, готово.

И блаженно принюхался. Потом, правда, вздохнул:

– Жалко, лепешки нет…

– Еще лепешки тебе, – фыркнул сумеречник.

– Ну хорошо, – не выдержал юноша. – А как тебе это:

Меткий лучник из бану суальКрай бурнуса откинет, бывало,Лук упругий натянет, и вмигТетива, как струна, застонала.Сколько раз он в засаде следил…

– Антара, – устало прервал его сумеречник. – Не прибавляй к рукоблудию ложь. Эти стихи написал Имруулькайс.

– Тьфу на тебя! – обиделся бедуин.

– Все-таки вы ворюги, все, поголовно, – покачал головой Рами. – Ворюги и ходячие зеббы, только ими и думаете.

Антара довольно заржал. И, утерев глаза рукавом, заметил:

– А что такого? Я ж мужчина!

Сумеречник только дернул плечом.

– Ну ладно, – бедуин яростно зачесал в волосах. – Ну хорошо. Вот ты у нас воин, да?

– Я хали, – усмехнулся сумеречник. – Которого племя держит у себя из милости.

– Неважно, – отмахнулся Антара. – Ты ведь воевал, так?

Рами пожал плечами: и что с того?

– Ну так прочитай мне свои стихи. Про войну.

Сумеречник долго смотрел на него – и Антара понял, что сейчас Рами скажет. У Стрелка была такая привычка: посмотреть-посмотреть, то ли как на страуса, то ли как на какашку, и спросить гадким голосом что-нибудь эдакое, с подначкой и приподвывертом.

– Антара, я не понял.

Ну точно, сейчас с пометом смешает.

Сумеречник продолжил:

– Ты вообще откуда такой взялся, дружище? Ты серьезно думаешь, что я – про войну – буду писать стихи?

– А что такого? – Антара начал закипать не хуже воды в котелке.

Похлебка, кстати, остывала, затягиваясь льдинками жира.

– Война – это мерзкая, отвратительная, причиняющая боль вещь, и вспоминать ее в стихах совершенно необязательно, – отчеканил Рами. – Как у вас говорят? Зеленый финик – не сладкий? Вот и с войной так, Антара. Нечего про нее в стихах писать. Тем более хвалебных. А ты всякую чушь бейт за бейтом городишь, потому что бой только издалека видел. Нет в нем ничего завораживающего взгляд поэта, Антара, это я тебе точно говорю.

Но юноша уперся:

– В жизни не поверю, что ты ни строчки про войну не написал.

– Хорошо, – сдался сумеречник. – Есть у меня стихи. Но не про войну. Про тех, кто воюет, скорее.

– Вот и почитай, – мстительно сощурился Антара.

– Ну вот это вот как бы вот так вот можно на ваш язык перепереть, – пробормотал Рами.

И прочитал:

Тридцать бойцов – изогнутая дружина,да сотня в доспехе. Да ночь туга, как пружина.Хлопнет, откидываясь, блеклая парусина —и снова тихо. Затаились цикады.Или кто тут вместо выводит рулады,передавленные – припахивают мокрой псиной.Здесь понравиться может только отсутствие фальши.

Этот фарсах тарантул обходит подальше.Незачем думать – кто всматривался раньшеи почему перестал, по каким причинам,в эти ночи, приличествующие мужчинам,примерно так же, как похотливый банщик.Но увиденным не поделиться. В пыли и прахе,в чёрном зрачке, упраздняющем прошлые страхи,в высокомерном бденье кружащейся птахи —мы одиноки, хоть локоть не гол…[23]

– Рами, – строго прервал его Антара.

– Да? – Сумеречник смотрел как-то очень понимающе.

– Это вообще не стихи. Это белиберда какая-то. К тому же занудная.

– Ну вот видишь, – просиял Рами. – Я ж тебе говорил – война! Что в ней прекрасного?

– Тьфу на тебя, полоумного, – в сердцах отмахнулся бедуин. – Давай есть, что ли, а то в комок слипнется и в котелке, и в брюхе.

Рами заглянул в остывшее варево и поморщился. Антара пожал плечами и принялся зачерпывать из котелка горстями. Сумеречник что-то пробормотал по-своему, прежде чем к нему присоединиться.

– Чего?.. – промычал Антара, тщась разжевать не до конца разварившийся комок.

Задержавшись со скользким шариком муки в руке, Рами улыбнулся:

– Мне всегда казалось, что финал удачный.

– Ну?..

– «…На том – спасибо. И за то, что ночь проплыла бесшумно, как рыба. Я стою на камнях, как прочерк между горами».

– Такое же говно, как и начало, – отрезал Антара.

И сосредоточился на еде.

Рами улыбнулся и облизнул испачканный в жирной жиже палец.