Сторож брату своему

За неподвижно обвисшим шелком ворочалось что-то бесформенное. И умильно пришепетывало:

– О яснейшая!.. Кто я такой, что надеялся: тебя, волну океана вечности и божественной мудрости, возможно оставить в неизвестности и черноте…

– Замолчи, – сказала Зубейда.

За занавесом стихло все. Даже дыхание.

Над высокой деревянной курильницей поднимался удушливый аромат. Алоэ… А ведь раньше он ей нравился.

За занавесом все так же тихо обмирали от ужаса. Ситт-Зубейда обмахнулась веером и сказала:

– «Выбросил упорных в пучину колодца», пишешь ты о нерегиле. И предсказываешь эмиру верующих успех во всех начинаниях. Да, о Абу-ль-Фазл?..

– О яснейшая, я не смел ослушаться приказаний повелителя правоверных…

– А лгать ему ты посмел?!

– О яснейшая…

– Молчать, о язычник! По-твоему, звезды против освобождения нерегиля?! И моему сыну ничего не угрожает?! Мерзавец! Лизоблюд! Да как ты смеешь морочить нам голову!

– О сиятельная…

– Молчать!

– Во имя…

– Молчать!

Абу-ль-Фазл замолчал.

И она, с трудом переводя дух после гневной вспышки, сказала:

– Составишь новый гороскоп, ты, порождение гиены. Для меня. Я желаю знать правду. Слышишь, ты, о незаконнорожденный? Правду! Ты слышал о письмах Джаннат-ашияни?

– О яснейшая, неужели светоч премудрости поверит измышлениям язычника-ханетты?

– Джаннат-ашияни уже восемь лет как верующий ашшарит, – скривилась Зубейда. – И он предсказал разорение святых городов: Ибрахим ибн Махди обязан ему жизнью, ведь именно по его совету принц отложил хадж в прошлом году. Теперь этот ханетта пишет, что аш-Шарийа ждут страшные испытания…

– О светлейшая…

– Молчать! Я не желаю больше слышать ни единого оправдания – и ни единого слова лести. Иди, о Абу-ль-Фазл. Иди к себе и займись составлением нового гороскопа. И пусть Всевышний сжалится над тобой: потому что, если ты снова принесешь мне лживые измышления, я велю содрать с тебя кожу, надуть ее горячим воздухом и в таком виде отправить на встречу с созвездиями. Иди.

Астролог не успел сказать ни слова в ответ. Со двора раздался торопливый топот. В нетерпеливо раздвинутую щелку занавеса Зубейда увидела, как по ступеням взбирается, кряхтя и сопя, старый Кафур – ее доверенный евнух сжимал в правой руке перетянутое красным шелком послание.

– Убирайся!.. – нетерпеливо махнула она Абу-ль-Фазлу.

Тот мгновенно смылся, как нашкодившая кошка.

Откидывая занавеску напрочь, Ситт-Зубейда приподнялась на подушках:

– Ну, Кафур?.. Какие новости из Баб-аз-Захаба?..

– О госпожа, – выдохнул зиндж, плюхаясь на подушки и отирая лоб под огромной, в локоть высотой парадной чалмой, – Всевышний милостив к нам…

– Ну?..

– Эмир верующих милостиво изволил сказать, что Всевышний заповедал сыновьям почитать родителей своих, и тот, кто не выполняет сыновнего долга, ответит перед Творцом в будущей жизни и в этой, потеряв…

– Кафу-уур…

– Ему понравилась рабыня, которую мы послали в подарок. Он вошел к ней прошлой ночью и разрушил ее девственность. Эмир верующих согласился нанести тебе визит, о госпожа. Через пару часов кортеж будет перед воротами Каср-аль-Хульда. Вот письмо, в котором халиф осведомляется о твоем здравии и почтительнейше умоляет не беспокоиться и не утруждать себя хлопотами…

– О Всевышний, Ты услышал мои мольбы, – тихо сказала Зубейда и провела ладонями по лицу.

Ну что ж, возможно, это будет их последним разговором. Но она будет знать, что сделала все возможное, чтобы отвести от Мухаммада беду.

* * *

Потягивая некрепкий чай, Зубейда сидела в саду и ждала.

Аль-Амина провели в хаммам – и эмир верующих надолго задержался там, переходя из холодной комнаты в теплую, а потом и в горячую. В предбанном покое Зубейда велела поставить курильницу и приказала привести туда Зукурию, свою лучшую певицу. Той велели отобрать самых красивых рабынь и явиться вместе с ними.

Подавальщицы сказали, что Зукурия не оплошала и привела известную в столице красавицу: ясноликая Зухра заставила не одного повесу пустить состояние на ветер. Один юноша промотал наследство в пятьдесят тысяч дирхемов менее чем за неделю, развлекаясь в доме Зукурии. Сейчас же, когда деньги перевелись, он стоял под воротами босой, в джуббе на голое тело и умолял Зухру выглянуть. Рассказывали, что слуги певицы уже дважды обливали его из горшка мясным соусом и кидали костями, но безумный влюбленный никак не желал расставаться с надеждой.

Еще подавальщицы сказали, что все идет как нельзя лучше: семь девушек во влажных, пропитанных фиалковым маслом льняных одеждах по очереди усаживались на особое деревянное сиденье над курильницей – тонкая ткань высыхала, испуская аромат. Тогда девушка сбрасывала одежду и опускалась на колени – или ложилась на ковры – чтобы доставить халифу удовольствие.