Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Начальник Детскосельской радиостанции Шорин появился в Нижнем Новгороде в конце октября прошлого, девятнадцатого года. Изрядно поколесил по железным дорогам со своими четырьмя вагонами, впопыхах набитыми станционным оборудованием, — пока был в пути, конечный пункт следования дважды менялся — и несказанно обрадовался, когда ему было приказано вместе с подчиненными влиться в состав сотрудников Нижегородской радиолаборатории. Просил дать ему под начало исследования по пишущему радиоприему и телемеханике[5], но его пока определили управляющим хозяйством: нужен был человек с его знаниями и умением вести снабжение и командовать людьми. Он и командовал, подписывал накладные, но чаще всего находился в лаборатории Бонч-Бруевича, помогая отлаживать макет радиотелефонного передатчика. Михаил Александрович быстро почувствовал в нем своего ближайшего единомышленника и изобретательного помощника. При деятельном участии Шорина прошло первое серьезное испытание передатчика в январе, когда сигналы нижегородцев отчетливо и в заранее заданное время принимала Москва. Теперь надо было готовить новые испытания.

Бонч-Бруевич хотел дать управляющему железнодорожный вагон, оборудованный приемниками и измерительной аппаратурой, и послать в дальнюю поездку, — останавливаясь то там, то здесь, можно было всесторонне выяснить возможности радиотелефонного приема на различных расстояниях от Нижнего. Но Шорин вдруг пропал. Вскоре выяснилось, что он в ЧК и ему предъявлены серьезные обвинения.

Остряков, однокашник Бонч-Бруевича по инженерному училищу и Высшей офицерской радиотехнической школе, работавший вместе с ним в Твери и вместе же начинавший основывать лабораторию в Нижнем, тотчас кинулся выяснять обстоятельства ареста. Он предполагал, что причина задержания Шорина — какие-то сложности со взрывом подчиненной ему прежде радиотелеграфной станции, но оказалось, что управляющего обвиняли в спекуляции дровами.

Весть оглушила своей странностью. Когда же Шорин мог торговать? Весь день в лаборатории, а ночью — ночью, известно, тоже здесь, ночью самые лучшие условия для радиопередачи и приема. Правда, кое-кто, изведенный свирепым холодом в помещениях, все же поддерживал чекистскую версию: а что, мог и спекулировать — через подставных лиц!

К ужасу своему, Остряков обнаружил, что сам Шорин злополучных дров и в глаза не видел, — подписал доверенность на их получение своему помощнику по хозчасти, с коим вместе теперь и находился под замком. А дрова вместо лабораторных печек оказались в других, самых разных местах. Бонч-Бруевич в упор спрашивал Острякова: «Ты скажи, веришь, что боевой офицер, человек, вывезший из-под огня оборудование Детскосельской станции, способен на воровство?» — «Я, конечно, нет, — отвечал Остряков, — а они верят, тем более что он боевой, как ты говоришь, офицер».

Ходили еще не раз в ЧК, доказывали — безрезультатно. К тревоге за судьбу Шорина у Острякова примешивалась другая: Бонч-Бруевич, главная теоретическая сила Нижегородской лаборатории, опустил руки, перестал работать.

— Ну что, — спросил после долгого молчания Остряков займемся чем-нибудь сегодня?

Бонч-Бруевич мрачно отозвался:

— Я же сказал, что нет. Тут дело принципа…

И все-таки в выражении его лица что-то изменилось, Остряков видел. Потянулся к чернильнице и поболтал ею, убеждаясь, что чернила не замерзли; порылся в ящике, вынул пачку листков почтовой бумаги и расстегнул пальто, чтобы удобнее было писать; застыл, расставив по столу локти.

В лаборатории было тихо. Кто-то прошел по коридору, послышались голоса и умолкли. Остряков бесцельно трогал на верстаке холодный баллон паяльной лампы, кусок припоя, отвертки. Что он там пишет? Кому?

— Вот, — Бонч-Бруевич наконец поднялся, подошел. — Прочти.

— Ленину? — спросил Остряков удивленно, еще только коснувшись взглядом первой строки.

— Да. Именно ему. Подбельский приучил нас, что лаборатория — важнейшее дело Республики. Но ЧК Наркомпочтелю не подчиняется. Так что прямо председателю Совнаркома. Но ты прочти сначала!

Речь шла о Шорине. «Три недели тому назад, — значилось на листке, — как раз в момент первых удачных опытов по радиотелефонированию, его арестовала местная ЧК по обвинению в участии в спекуляции, которое теперь изменено в обвинение в преступлении по должности. Он выдал доверенность на получение дров, а этой доверенностью воспользовались для мошенничества…» Дальше излагались две просьбы: срочно помочь с освобождением арестованного и как-то повлиять на местные власти — не искать, где не надо, виновных в расхищении дров, а топить.

— И ты думаешь, что это дойдет до Ленина? — усомнился Остряков, закончив читать. — Проваляется месяц на почте…

— Дойдет! — уверенно оборвал Бонч-Бруевич. — Ты сейчас отправишься на вокзал и с первым же попавшимся поездом поедешь в Москву, передашь письмо. Лично Предсовнаркома…

— Через Подбельского?

— Можно через него, можно через Николаева. Важно быстрее, понимаешь?