Страдания среднего возраста (СИ)

— О, господи! А может, накручиваешь?

— Ага! — огрызнулась Ленуся, — ездили на тех выходных в отель. Я поехала туда первой, сняла номер, приготовила свечи, лепестки роз, заказала ужин, музыку настроила, потом облизывала его всю ночь, ещё и расслабон в сауне устроила, с маслами всякими массажик, а он потом меня до дома подкинул и говорит у подъезда: «Всё было прекрасно, Леночка! Как всегда!» Дебил! Что он знает про мои «как всегда»?! Как всегда я пашу, как лошадь! А пахать уже сил не осталось! Пожить хочется! А от всех этих приготовлений я устаю хуже, чем от вредных клиенток в бутике. Ей богу, девчонки! Я на нём, как на работе! Никакого кайфа!

Мы вздохнули.

— А ты как думала богатого мужика удержать? Это тоже работа! Это нечеловеческих усилий требует, если хочешь пожить по-человечески, — сказала я.

— А может пошлёшь? Ну, на кой такая каторга? — предлагает Викуся.

— Ага! Пошлёшь! Пошлёшь — потом не найдёшь! — стонет Ленуся.

Бе-едная! Нам с Викусей её почти жалко.

— А главное, девки, я всегда такие пресных и пресыщенных терпеть не могла, ну, таких вот, утончённых, а с этим же жить придётся, и себя от него прятать!

— А сможешь? Особенно годами? Себя прятать тоже работа, — говорю я.

— Да это-то у нас, у баб, в крови. Смогу. Тут весь вопрос в цене вопроса.

— Отдашься или продашься? — уточнила Викуся.

— Проблема в том, что отдаваться хочу я, ему это словно фиолетово, пресному типу! А вот продаться, да, очень хочу, но ведь цена — все выходные, будни и праздники всей оставшейся жизни!

— Ну, говорят, что соль — белая смерть! — философски замечает Викуся.

— А недосол ведёт к кретинизму, — огрызнулась Ленуся.

Мы переглянулись и прыснули. Выпив ещё раз за женскую солидарность, посоветовали Ленусе не дурить. Я вспомнила про страшную тень госпенсии.

— Изюма в тебе нет, это точно, — сказала я, — зато есть фунт инжира с финиками. Такое не каждый оценит. Если он оценил, всё не так безнадёжно. И не ставь себя в это приниженное состояние! Веди себя так, как в рекламе! Подумаешь, богач какой! Ведь ты этого достойна! Пусть радуется, что такому пресному пентюху в галстуке такая знойная баба досталась! Учи его ценить тебя. За тебя!

Мы ещё раз выпили и решили расходиться. Ночь дышала свободой!

Как прекрасно расплатиться с долгами! И как ужасно остаться ни с чем. Вот нет в мире гармонии! Нет долга, нет кулона. Нет никакой радости. Одно хорошо — дождик прошёл, освежил город, а то от пыли задохнулись уже. Я устало брела с девичника, шаркая по асфальту кроссовками и старательно обходя лужи.

— Добрый вечер, ангел мой! — раздался голос тролля.

Я подняла голову. Дядя Тарик стоял передо мной во всём великолепии: в белом костюме, сияя лысиной и начищенными ботинками, дорогой заколкой для галстука и золотой коронкой.

— Привет, — выдавила я испуганно.

Вот потребует сейчас отдать дорогущую цацку, а цацки-то тютю!

— Разрешите вас проводить?

Я кивнула и тут же оказалась в объятиях тролля, который ловко и ухватил меня под руку, и облапил под задницу. До моего дома мы дошли быстро, чего там идти-то — два дома через дорогу. У подъезда он кивком отпустил крадущуюся за нами в темноте охрану.

— Очень жаль, когда красивые женщины вынуждены работать, и в одиночку справляться с жизненными трудностями, — сказал он, — и особенно жаль, когда они вынуждены расставаться с красивыми вещами, которые должны их украшать ещё больше, — и он протянул мне на ладони чёрную коробочку, щёлкнув крышкой.

Рубиновая капля оказалась перед моими глазами, и в них вдруг всё подозрительно поплыло и заблестело, как лужи после дождя. Мало того — раздвоилось и растроилось, в том смысле, что передо мной оказались сразу три капли — кулон и серьги. Набор был изумительно глубокого красного цвета и словно манил прикоснуться к нему. Я опустила голову.

— Ты должна была сразу обратиться ко мне, мой ангел, но я не оставил тебе номер. Он в этой же коробочке. Позвони, если снова окажешься в затруднительном положении. Только не продавай больше мои подарки, дорогая. Некрасиво.

Тарик взял в свои руки мою и, поцеловав, оставил в ней коробочку. Молча кивнув, растворился в ночи…

***

— Опять?! — ахнула я, выслушав в бутике рассказ Толика спустя ещё два дня.

— И опять, и снова! И в этот раз они переполнили чашу моего терпения! Мать, я уволился.

Я замерла как вешалка с одеждой посреди магазина и с ужасом посмотрела на сына. Ясно, в кого он такой красавец и такой тупица! Вылитый папочка! Уволился он, видите ли, не найдя на работе справедливости! Как будто такая вообще есть в природе! А вот как мы вдвоём протянем на одну мою зарплату? Раньше как-то умудрялись, но тогда он был подростком, а теперь это взрослый парень, и разрешения ни на что уже не спрашивает. Ишь, уволился он! И просто поставил меня перед фактом, как будто я пустое место. А завтра вообще женится на какой-нибудь пигалице, и они станут диктовать мне условия!

Мне вдруг стало так грустно, что я перестала играть главную роль в жизни сына, что слёзы сами собой хлынули из глаз. А слезливость — это уже старость?

— Мам! Э-э, мам, не плачь! Ну, не могу я этого выносить! Мам!