Страх

В самом деле: без меня Тоне только и позволили, что занести в номер вещи. Они теперь стояли у самых дверей. Я быстро расправил свой сак и перевесил плечики с одеждой в одну половинку шкафа: его дверца шаталась и внутри был тот запах, что и во всех казенных шкафах в мире. Тоня, однако, была верна себе. Ей действительно хотелось в душ, но, прежде чем туда попасть, она успела вывернуть наизнанку свой чемодан, очень скромный, и маленькую дорожную сумочку, оказавшуюся, впрочем, неправдоподобно вместительной, так что в итоге весь номер был усыпан в один миг ее вещами, что еще раз с повелительной силой напомнило мне Троещину. К слову сказать (подумал я, растерянно стоя посреди комнаты), именно Флорида, Майами, а никак не мирный адюльтер с Настей (от adulte, фр. – возраст, а может быть – фальшь), отменяет наконец этот гадкий костел и дом № 11(13) по Трехсвятительской… Боже, неужто и впрямь есть такая улица? И город на той стороне Земли? Лучше бы это мне только снилось. Уснуть и видеть сны… Кальдерон, Кальдерон, жизнь, конечно, есть лишь сон… Что за чепуха опять? Тут это не к месту. Перестань. Немедленно. Нужно бы перестать – вот так. Что это я, в самом деле? Тоня вышла из душа голой.

Она прошла мимо меня, помахивая влажной простыней, небрежно скомканной в ее руке, к каким-то из своих вещей у выхода на балкон. Львиную долю места в номере занимали те самые две кровати, обе, кстати, двуспальные, так что на ум невольно вновь приходил Гумберт Гумберт с его веселым недоумением: что за бойкий квартет имела в виду дирекция? Кроме них были еще летний столик с двумя стульями в углу и глупое сооружение из стекла во всю стену, нечто вроде прозрачного стеллажа, абсолютно пустого, если не считать неизменного телевизора в одной из ниш и зеркального ромба в другой. Скудость обстановки скрашивала лишь чета тумбочек светлого дерева возле кроватей да изящные абажуры двух бра.

Тоня бросила простынку на стул. Голая, она присела на край стола, чуть расплющив неширокий задик – как амур у Клингера, и даже перчатка с застежкой, летняя, белая, тотчас взялась откуда-то и легла тут же, сбоку, возле нее. Я глядел на нее. И опять, и опять, в который раз с каждым стуком пульса узнавал в ней ту девочку из-под плакучих ив, ту, которая так легко всегда стаскивала через голову платье и затем туфельки с босых ног, узнавал безошибочно, тайной памятью, что слаба на дистанции, словно старый бегун, но которая сразу же оживет, стоит только дать ей фору вблизи. Тогда она делается неотвязчива и сильна – и именно в ней обитает самая главная боль, от которой трудно дышать (вспомним аэропорт) и некуда деться.

Шагнув мимо зеркала, я обнял Тоню. Она не сопротивлялась, но вся как-то странно напряглась, и я опустил руки.

– Нет, это мы оставим, – сказала она, быстро подобрав простыню, тоже со странной, принужденной улыбкой, какой я раньше у нее не видал. – Ведь я говорила тебе. Ты не забыл, правда?

– Ты только о том и твердишь. Ты не передумала?

Она хмыкнула.

– Нет.

– Прости.

– Тебе не за что извиняться.

Это было верно. Как и то, что ей незачем было быть голой. Все-таки я спросил:

– Ты верна мужу?

– Еще чего!

– Тогда мне непонятно…

Она пожала плечом.

– Мне просто не хочется, – объяснила она.

– А чего тебе хочется?

– Есть. – Она опять засмеялась. – Теперь я это точно знаю. И очень жаль: сейчас уже ночь, вряд ли отыщешь тут что-нибудь сносное в смысле буфета. Нужно спросить у портье.

– О'кей. – (Опять этот жалкий клекот.) – Только я тоже приму душ.

Сняв в ванной штаны, я убедился, что жить в одной комнате с Тоней мне будет не так-то легко. Впрочем, я все еще отчасти верил в свой – очень сомнительный в любом случае – успех.

Мы снова спустились в холл. Портье бурно боролся с дремой, тряся брылами, как пловец на волне, и разговору был рад. Впрочем, все, что он мог предложить в этот час (верней – в полвторого), – это кафе ярдах в ста вниз по улице.

– Честно говоря, – сказал он, вздохнув, – оно лишь чуть-чуть лучше, чем «Макдональдс»…

Машину нам пришлось брать самим: boys (мальчики) уже спали, как сообщил доверительно тот же портье, прося не будить их. Трогательная забота! Было похоже, впрочем, что он ждал возражений и удивился нашей покладистости. Но паркинг был почти пуст, наш додж стоял с краю, а кафе оказалось вполне сносным. Мы взяли на двоих огромное ассорти из фруктов в тарелке с перегородками, после чего Тоня налегла на клубнику, а я долго не мог справиться с исполинской ананасной долей величиной с треть дыни для регби, после которой все же остался голоден и заказал себе вдобавок еще вполне свежий бифштекс.

– Мужчины любят мясо, – прокомментировала насмешливо по-английски Тоня, выбирая себе мороженое.

– Конечно, мадемуазель, – сказала ей толстая и очень живая официантка, с самого начала с добрым весельем следившая за нами. – Впереди ночь, ему нужно поднабрать сил.

Тоня радостно расхохоталась.

– У него нет шанса провалиться, – пояснила она. – Ни одного (No chance).

Улыбка исчезла с губ и из глаз официантки.

– Но это грустно, – сказала она.