Страх

Но в этот раз под словами скрывалась какая-то терпкость. Он будто бы откусил кусок несозревшей хурмы. Его нужно было жевать, но он не знал, почему ему все-таки не попалась хурма поспелее и послаже.

- Я люблю тебя с первой минуты нашей встречи. Помнишь, еще когда

в кресле сидел Зак?

- Зак?

Только это слово оживило ее. Но у нее почему-то было ощущение, что она впервые услышала эту фамилию. Или в том царстве усталости, куда ее отнесло временем, не существовало таких имен? В нем не существовало даже Дрожжина, хотя он стоял перед ней по-молитвенному, на коленях, и издавал какие-то звуки. Наверное, в царстве усталости не живут звуки. Там все делается молча. И когда его пальцы всплыли по спине к бретелькам комбинезона и начали торопливо их расстегивать, она впервые ощутила перед собой человека.

Человек был мужчиной. Сквозь муть в глазах она заметила черную черточку усов и синеву щетины на щеках. У Миуса тоже было мужское лицо, но только без усов и щетины. Она уже и не помнила его толком. Может, он отрастил усы в камере, а может, даже отпустил бороду. Лариса не знала, разрешают ли в Бутырках отпускать бороду.

От человека, который раздевал ее, пахло едким мужским потом и плохим одеколоном. Потом - сильнее. Миус тоже пользовался раньше одеколоном. Очень плохим одеколоном. Он ничего в этом не понимал и очень злился, когда Лариса пыталась его просветить. Она и полюбила его в детстве именно таким, злящимся, когда впервые увидела его во дворе своего дома. Он был старше на восемь лет, уже имел за плечами два срока и казался Робин Гудом, сошедшим со страниц книги в жизнь. Миус, как и Робин Гуд, грабил, но только бедным не раздавал. Хотя сравнение родилось у Ларисы, скорее всего, не от этого, а от длинных рук Миуса. Они были слишком длинны даже для его огромного роста. Робин Гуд хорошо стрелял из лука. Значит, руки у него были длинными.

Зак разбирался в одеколонах даже получше Ларисы. Зак во всем разбирался здорово. И хотя ничего между ними не было, и он даже не попытался поцеловать ее, Лариса уже и не знала, кого она любила больше: Миуса или Зака? И кого она сейчас спасала на этой взбесившейся подлодке? Может быть, себя?

Цепкие пальцы Дрожжина, освободив бретельки комбинезона, рванули вверх водолазку Ларисы. Она безвольно, в опьянении своих мыслей, вскинула руки, показав робкие пучочки черных волос под мышками. На несколько секунд в ее глаза ворвалась ночь. Стало темно и как-то пустынно. Чернота отняла у нее все, в том числе и Миуса с Заком. Наверное, именно поэтому Лариса вскочила.

Дрожжин с ловкостью циркача подпрыгнул с колен, крепко встал на ноги, швырнул ее черную водолазку на койку, обнял напрягшееся тело и, целуя вялые, безразличные губы Ларисы, стал нащупывать руками крючки на ее лифчике. Они упорно не находились. Лифчик издевался над ним. Лифчик был против Дрожжина. И он разорвал его на спине.

В глазах Ларисы уже было светло, но ощущение Миуса почему-то исчезло, рассосалось. Он будто бы уже и не существовал, хотя она спасала вроде бы его. И от потери ощущения, словно от потери его настоящего, огромного, едко, солоно пахнущего тела, она почувствовала, что глаза набухли от слез. А может, слезы - это обязательный атрибут царства усталости? Может, они и являются главной платой за все?

- Лар... Лар-хрисочка, ми... милая, я не могу... Я изнываю по тебе, стонал Дрожжин.

Она его не слышала. Слеза растворила хваленую французскую тушь, и она огнем ожгла глаза.

- Стой! - оттолкнула она его.

- В чем дело?.. Ларисочка, я...

- Пусти меня!

Она бросилась к раковине, повернула вентиль, чтобы набрать в ладони воду и смыть едкую тушь, но тут из сливного отверстия раковины тугой вонючей струей ударило что-то мерзкое.

- Ой!.. Что это?!.

Слезы мешали разглядеть струю. А та все хлестала и хлестала по ее

лицу, голой груди, шее, рукам.

- Отойди! - закричал Дрожжин.

Зажавшая ладонями глаза Лариса шагнула вправо, попала босой ногой по сливной педали унитаза, наступила на нее, и из металлического зева гейзером вырвался фонтан кала. Он взлетел выше ее головы и сходу накрыл всю Ларису целиком.

Она уже не понимала, откуда хлещет то вонючее, мерзкое и отвратительное, от которого захватывало дыхание, и где можно от него скрыться. Комбинезон сполз по ее бедрам к коленкам и превратился в путы. Лариса не смогла переставить ноги, споткнулась и упала лицом на жесткий красный ковер, а сверху по спине все лился и лился странный дождь.

- Твари! Это механик! Св-волочь! - орал Дрожжин, пытаясь тряпочной затычкой остановить черную струю из сливного отверстия умывальника.

- Что это?! Это - кал?! Это - говно?! - в ужасе все-таки рассмотрела она сквозь слезы то, чем было густо облито ее обнаженное тело. - Это дерьмо! Это чей-то понос! Твоя лодка облила меня говном!

- Сволочь - механик... Ну, не тот механик, что напился, а тот, которого ранили. Вражеский механик. Это - он. Он, - наконец-то заткнув сливное отверстие, обреченно сказал Дрожжин и повернулся к унитазу.

На педаль больше никто не давил, и гейзер из фекалий медленно опадал.