Страх

- Да, чайки, - ответил замповосп. - Откуда они только берутся? До берега - сотни миль, а всплывешь - они сразу весь нос усеют. Сядут и орут. А вспугнешь - вся лодка от помета белая. Как айсберг.

Тулаев улыбнулся небу. Ему очень хотелось увидеть солнце. Он решил, что оно должно выглядеть по-другому после того, что произошло. Но ему не нужны были чужие глаза, чтобы проверить это. И он спросил вроде бы не о солнце:

- Сейчас день?

- Сейчас круглые сутки день, - напомнил замповосп.

Значит, солнце осталось тем же, удивленно подумал Тулаев. И люди остались теми же. Замповосп - маленьким, кругленьким, как новогодняя игрушка, крепышом. Балыкин - огромным, по-богатырски краснолицым. Механик бородатым, боцман...

- А что боцман? - тихо спросил он.

- Умер, - неохотно ответил замповосп. - Дрожжин выжил.

Об этом Тулаев как раз и не хотел спрашивать.

- Самолет! - криком оглушил его на левое ухо вахтенный офицер. - Вон там, со стороны кормовых курсовых углов!

- Нас назад на буксире потащат, - в это же самое ухо вкрадчиво сообщил замповосп, и Тулаев еле расслышал его мышиный голос. - От стрельбы все пульты взребезги разнесло. Лодкой управлять невозможно.

Кивком головы Тулаев согласился с услышанным. Как будто от того, что он бы не согласился, что-то могло измениться.

- Та-ащ ка-адир! - прокричал кто-то снизу, из поста.

Девка сдалась!

Если бы можно было, Тулаев спрыгнул бы с лодки на льдину. На льдине было бы теплее, чем сейчас. Но солнце он бы не увидел и оттуда. Да и льдин он не видел тоже. Может, их и не было рядом.

28

Скорее всего, Зверь ночью спал. Во всяком случае, его дыхание, сотворившее за день из воздуха над столицей едкий смог, затихало. Из далеких, непонятно как уцелевших в Подмосковье лесов, долетал свежий, пропахший хвоей, ветерок и котенком тыкался в плотную грудь смога.

Четверику хватало и таких легких дуновений. Он сидел в машине, положив локоть на открытое окошко и склонив голову на левое плечо. Когда ветерок встряхивал его смоляные кудри, он на пару секунд становился прежним Четвериком, но если порыва долго не было, жар опять начинал заполнять дымом голову. С прививкой от целого букета тропических болезней он подстраховался зря. А может, и не зря. Это ведь Межинскому почудилось, что Зак в Москве. А если никто этой ночью не мелькнет под окнами на Кутузовке? Что тогда? Тогда Четверик точно уговорит его на командировку. В любой турфирме за такую поездку нужно отвалить полторы-две тыщи "зеленых", а тут - халява. А без халявы жизнь - отрава.

На квадрате часов, висящих на столбе у дороги, обе стрелки слиплись чуть ниже третьего деления. Четвертый час ночи. Москва-токсикоманка, до одури надышавшись выхлопными газами, бредила в муторных летних снах, металась по мокрым от пота, изжеванным простыням, и ночь была наполнена гулом этого бреда. Четверик не знал, что большие города всегда под утро рождают легкий гул. Он всего полтора года жил в Москве, а если из этого срока вычесть его кавказское сидение, то и того меньше.

По Можайке призраками скользили одинокие машины. Этой ночью их было меньше, чем обычно. А может, когда спишь, и каждый из автомобилей шорохом своих шин и скрипом тормозов пытается разбудить тебя, то кажется, что их чересчур много.

Пост наружки упрямо не выходил на связь. Минутная стрелка на циферблате рывком высвободилась из-под часовой и вроде бы даже с облегчением вздохнула.

Воспаленные глаза Четверика вскинулись к стеклу заднего вида. Метрах в тридцати за ним остановились у тротуара "жигули" девяносто девятой модели. Наверное, звук торможения Четверик принял за вздох часов.

На фоне маслянисто-серой ленты шоссе корпус "жигулей" выглядел комком асфальта, забытого дорожниками. Если бы машина уехала, наваждение бы пропало, но машина все стояла и все сильнее сливалась с шоссе. "Цвет мокрый асфальт, - родилось что-то похожее на мысль в дыму, клубящемся от уха к уху. - Как у той "BMW", что брал на дело у гаишников".

У машины нехотя открылась дверца со стороны водителя. Из "жигулей" медленно выбрался маленький сухонький мужичок. "Надо же так нажраться, отметил его пьяное покачивание Четверик. - А потом гоняют, камикадзе придуравошные!"

Мужичок постоял, облокотившись на дверцу, потом достал из кармана какой-то флакон и резко, зло вбил в открытый рот две струи. "Ну, полный алкаш! - как ни мешал дым, но все же сделал усилие над собой, подумал Четверик. - Одеколоном заправляется!.. Или..."

По голове, по жару еще более мощным жаром ударила новая мысль: "Астматик! Или туберкулезник!" Дым под черепной коробкой вздрогнул, загустел и окаменел словом "Зак!". Четверик не знал столичной статистики, не знал, что в Москве тысячи астматиков. Для него одним-единственным астматиком на земном шаре остался Зак. Остальные выздоровели.