Страх

Играть в журналиста больше не требовалось. Тулаев убрал блокнот и ручку в карман брюк и сразу удивился ординарности, обычности лица Куфякова. Ему было уже явно за пятьдесят, но глаза, нос, рот, морщинистый лоб совершенно не запоминались, словно у мужика вообще не существовало ни возраста, ни лица. Вот выйди сейчас из следственной комнаты и тут же забудешь его. Такие лица Тулаев встречал у слесарей и электриков, у грузчиков в магазинах и водителей такси. Список можно было продолжать бесконечно. Наверное, жизнь специально создает такие лица, чтобы люди не могли их запомнить и, значит, не забивать понапрасну свою голову.

Раньше Тулаев считал, что именно на таких тихих, безликих трудягах держится жизнь. Так оно, может, и было бы, если бы иногда внутри них не оживал дьявол. А для того, чтобы он ожил, требовалось совсем немного - пару поллитровок водки и косой взгляд собутыльника.

У Семена Куфякова примерно с год назад таких собутыльников оказалось двое. Он притащил их в свою холостяцкую квартиру-хрущевку с улицы. Начали с вина, перешли на водку, потом опять скатились по градусному склону на вино, и вот тогда, после очередного стакана, Куфякову почудилось, что гости начали странно переглядываться. Он решил, что его сейчас будут грабить, и ударом кухонного ножа в сердце убил одного, а уже в прихожке, куда вскинулся второй перепуганный собутыльник, - и его. Потом почему-то решил, что пора расплатиться за старое соседу этажом выше, к которому ушла от него жена. Тот, ни о чем не подозревая, дверь открыл и сразу рухнул от уже отработанного удара в сердце. Оставалось еще разобраться с бывшей женой, но по пути к ней на работу его остановил на улице милицейский патруль. Куфяков еще успел проткнуть сержанту плечо вырванным из-под куртки ножом, но большего сделать не успел.

С трезвостью пришло раскаяние и длилось оно до сих пор. Но суд на его слезы внимания не обратил. Осталась одна надежда - просьба о помиловании к президенту. Он написал ее месяц назад, но ответа все не было, а Куфяков хорошо знал, что тюремное начальство не сообщает лишь об одном - об отказе.

И он с ужасом думал, что самое худшее уже состоялось.

А Тулаев знал, что Куфякову заменили "вышак" на пожизненное, но не имел права ему об этом сказать да и не хотел. Еще не известно, что испытал бы его собеседник от известия о таком исходе. Может, отчаялся бы еще сильнее. Ведь некоторым заменяли "вышак" на пятнадцать-двадцать лет строгого режима, и хоть для Куфякова при его пятидесяти с лишним это тоже ничего не давало, радости могло бы вызвать больше.

- Расскажите, при каких обстоятельствах гражданин Миус

угрожал президенту, - прервал свои мысли Тулаев.

Куфяков встрепенулся, точно лист, тронутый легким ветерком, облизнул мелкие шершавые губки и заторопился:

- Очень, значится, простые обстоятельства. Получил я письмо

от брательника с воли, прочел, положил на свои нары,

значится, а он подошел, взял энто письмо и тоже прочел...

- Чужое письмо? - удивился Тулаев.

- Так точно, гражданин начальник, - подался вперед, к отверстию в перегородке Куфяков, и оттуда на Тулаева дохнуло дурманящим запахом пота, мочи и плесени. - Именно так, значится. Совсем чужое, то есть братнино письмо...

- И что же он?

- Он?.. Ах да, прочел, в чистом виде прочел, значится, улыбнулся, подошел к стене, где его нары, и ложкой, значится, на той стене точку прокарябал...

- Ложкой?

- Ну да, ложкой, гражданин начальник, - Куфяков энергично посопел и все-таки избавился от соплей, забивших нос.

Громко сглотнул их и продолжил: - Концом, который на ручке ложки, значится...

- А потом?

- Вот, значится, потом он ко мне повернулся и про свои угрозы сказанул.

- Вот эту фразу? - протянул Тулаев в окошко бумагу с напечатанными на ней словами Миуса-Фугаса.

- Совершенно точно, гражданин начальник, - умудрился даже сидя изобразить поклон Куфяков и бережно, как самую великую ценность своей жизни, положил бумажку на полочку перед отверстием. - До точечки точно...

- А он сам письма получает?

Тулаев сложил бумагу вчетверо и сунул в карман, рядом с блокнотом, и почему-то сразу из кармана снизу вверх ударил запах пота, мочи и плесени, хотя вряд ли листок мог пропитаться ими за секунду нахождения в дрожащих пальцах Куфякова.

- Что, извините, вы спросили?

- Письма, говорю, он сам-то получает?

- Никак нет. Вот совершенно никак не получает.

- А где это, ну, вашего брата, письмо?

- Он сжег его.

Фраза прозвучала сразу после того, как Тулаев успел ее подумать, и порядок слов оказался так точен, что осталось неверие, что их произнесли вслух. Голова дернулась сама собой, стряхивая наваждение, а Куфяков подумал, что это резкое, из стороны в сторону, движение означает отказ ему в чем-то.

- Вы, значится, не подумайте, гражданин на...

- А содержание того письма вы помните?

- Гражданин на... Да-да, кое-что помню. Про квартеру мою он писал, значится, что квартирантов пустил, про свою работу... Он, как и я, слесарит... Про жену, значится, мою, про жизнь вообще...

- А до этого вы письма получали? - прервал его Тулаев.