Страх полета

«Авиагоризонт… Что-то не так… режет глаз… Что не так? Авиагоризонт не так. Авиагоризонт! Голубой фон! Набор высоты!»

Медленно, очень медленно возвращалось и фокусировалось сознание.

— Скорость! Скорость! Падает! Запас по сваливанию! Один градус! Угол! Угол!

Крик второго пилота мгновенно отрезвил всех.

Внезапно и страшно приборы показали, что машина лезет вверх и скорость падает. Уже триста пятьдесят!

Продольная устойчивость самолета была нарушена. Стабилизатор был отклонен полностью на себя и продолжал задирать нос машины!

Медленно и неотвратимо лайнер приближался к сваливанию.

Капитан мигом пришел в себя. Все! Все: препятствий больше нет, впереди один лед, и до него… до него триста метров!

— Молодец, Димка! — Климов, стиснув зубы, нажал тумблер стабилизатора от себя, бросил руку вниз, в поисках рычагов газа… надо поставить взлетный… вспомнил, что взлетный режим уже стоит, снова перехватил тумблер стабилизатора… Машина все лезла вверх, потом плавно, не спеша, начала уменьшать набор высоты. Скорость остановилась на цифре 350. Климов все давил тумблер, хотя стрелка на указателе давно стояла на нуле.

— Скорость триста пятьдесят! Триста пятьдесят! — Второй пилот настойчиво долбил и долбил, думая, что до капитана не доходит. — Скорость триста пятьдесят! Триста шестьдесят! Пошла! Пошла скорость! Запас растет! Два градуса!

Скорость дрогнула и стала нарастать; казалось, секунды растянуты до бесконечности. Не спеша нос машины перевалился на снижение; Климов, уже на одних нервах, нажал на себя; машина долго не реагировала, потом качнулась в набор. Он утратил чувство времени и обратной связи, трясущейся рукой невпопад тыча тумблер туда-сюда, никак не мог поймать синусоиду. Самолет начал раскачиваться, скорость разгонялась, высота падала. Терпение кончалось.

— Господи, да что же она не слушается! — в бессильном отчаянии крикнул Климов. Он понимал, что топлива осталось на пару минут и двигатели вот-вот могут остановиться. И никак, ну, никак не поймать проклятую вертикальную скорость!

Неужели все напрасно? Столько сил истрачено, столько дела сделано — и погибнуть за две минуты до посадки!

Ужас положения вновь сковал Климова. Неужели все? Неужели зря? Что делать? Не слушается!

— Не могу! Не могу перевести на снижение! Не мо… — голос Климова сорвался.

Димка, пораженный таким проявлением капитанского бессилия, замер.

— Так мы не на берегу? — Петр Степаныч не мог поверить, что и на этот раз обошлось. И вдруг, скороговоркой, из-за спины, начал упрашивать: — Давай, Петрович, соберись. Давай, дорогой, успокойся. Получится! Коля, милый, у тебя обязательно получится! Родной ты наш… — слезы вдруг зазвенели в голосе бортинженера, — спасай!

Климова будто ударили по голове. «Да что же это я», — мелькнула мысль; он резко выдохнул воздух и после секундной паузы твердо отдал команду:

— Режим восемьдесят! Штурман, высота?

— Сдернул, восемьдесят! — дал квитанцию Степаныч.

— Высота двести! — подхватил как будто вдруг проснувшийся Витюха. — А, мать бы его… Сядем! Сядем, капитан! Сядем! Высота сто восемьдесят! Вертикальная пять! Ну, чуть-чуть! Чуточку на себя!

Штурман уже забыл, что пять секунд назад его кто-то душил; да он, глядя в глаза набегающей смерти, собственно, этого и не чувствовал, и не понимал.

Климов, подхлестнутый, опомнился и поймал раскачку. Два-три щелчка тумблером. Вертикальная три. Стоп, все. Проверь. Вроде три стоит. Три. Три метра в секунду стоит. Лучше бы два, но теперь уже поздно менять. Теперь только дежурить. Стисни зубы. Собери волю. Реагируй. Ну, минута! Минута всего!

Он задыхался, сердце молотом колотило изнутри, даже подбрасывало в кресле.

Это была бесконечная минута. Самая долгая минута жизни.

Самолет медленно приближался к поверхности небесного дна. В глубине, в свете фар, начало проявляться светлеющее пятно, оно расплывалось, растекалось — и вот, как под водой, снизу, со стороны дна, в поле зрения медленно вплыла бледная сетка.

Вот он, байкальский лед! Они таки пришли к нему!

Все яснее и четче проявлялся прихотливый узор проплывающих внизу становых трещин, уже можно было различить большие участки гладкого льда, черневшего в ярких лучах посадочных фар. Движение внизу все ускорялось, мелькание белых линий становилось чаще. Вдруг белые линии пропали, одна чернота, чернота… Снова трещины, все ближе, все чаще… снова ледяное поле…

Ледяной Байкал напряженно ожидал горячего прикосновения.

Так. Стабильное снижение. Вертикальная три. Приборная четыреста двадцать. Не трогать ничего. Самолет устойчив, крена нет. Высота… Господи! Дай еще сил! На одну минуту! И двигатели! Одну, всего одну минуту! Полминуты! Сердце разорвется!

— Сто по РВ, вертикальная три!

— Восемьдесят, вертикальная три!

— Шестьдесят, вертикальная три!

— Полста!

— Командир, давление топлива падает!

Центробежные насосы подкачки топлива начали захватывать воздух. Сделать было ничего нельзя; оставалось только терпеть и молиться.

— Высота сорок!

Секунды вязко текли. Одна. Две. Три.

— Тридцать метров!

Одна секунда. Две секунды. Три секунды.

— Двадцать метров!