Страна огромных следов

Мы вернулись к вертолету только на заходе солнца, усталые, пропахшие приторным, тошнотворным запахом джунглей. Кроме Даалу, у которого кожа была, словно дубленая, все мы были обезображены укусами ненасытных комаров. Даалу убил своим мачете молодую анаконду более двух метров длиной и, пока мы в вертолете натирали лица и руки мазями, принялся сдирать с удава кожу, мурлыкая какую-то песенку. Он работал сосредоточенно и уверенно, но отнюдь не спокойно — то и дело оборачивался в сторону холма, поглядывая туда, словно страшился увидеть там кого-то, кто крадется к нам.

— Даалу чертовски встревожен, — проворчал Куба, снимая рубашку. Я заметил, что спина и плечи его покрыты такими же странными круглыми шрамами, какие были на лице. Я не смог удержаться от вопроса:

— От чего это. Куба? Как это случилось?

— Что?

— Да вот эти шрамы. Извините, что я спрашиваю об этом.

Куба, взглянув на меня, внезапно сделался серьезным. Он стиснул зубы и, странное дело, мне показалось, будто он как-то вдруг похудел — лицо сделалось осунувшимся, отрешенным. В чертах его появилось что-то жесткое, недоброе, словно это была маска какого-то древнего идола. Я вдруг ясно увидел, что в его жилах течет немало индейской крови. Я пожалел, что задал этот вопрос.

— Извините, Куба, — сказал я, — это меня не касается.

— Ничего, — быстро ответил он. Глаза его сверкнули. Дег смотрел на него, сморщив лоб.

— Ничего, — совсем тихо повторил Куба.

Я старался понять, какие мысли вызвал в нем мой неосторожный вопрос. А он вдруг улыбнулся и заговорил совсем другим тоном:

— Как-нибудь, Мартин, я расскажу вам об этом, — пообещал он и указал на индейца: — Я уже говорил, что Даалу очень встревожен. Я никогда не видел его таким.

— Я тоже встревожен, — признался я. Куба кивнул и надел чистую рубашку.

Мы молча ужинали, а тем временем влажная ночная тьма быстро и враждебно окутывала все вокруг. Мы заперлись в вертолете, изгнав с помощью "ДДТ" насекомых. Открыли несколько баночек пива и попытались уснуть, хотя, конечно, никто из нас так и не спал по-настоящему в эти долгие ночные часы. Так в полусне мы и провели эту ночь, вспоминая объеденный труп ягуара и задавая себе вопрос, на который не могли или, быть может, не хотели ответить. И вдруг Дег набрался мужества и задал его, как бы говоря с самим собой:

— Распорот, разрублен пополам одним ударом. А Онакторнис мог был это сделать?

— Не исключено. Онакторнис мог бы, — не сразу ответил я

— Вы так думаете? — спросил Куба.

— Кто знает, может быть. А может, это сделал кто-то совсем другой. Откуда мы знаем!

— Вы, Мартин, помните его коготь, да? — приглушенно и взволнованно спросил Дег. Да, я помнил. Но ничего не ответил. Из самого дальнего темного угла кабины донесся тихий размеренный говор Даалу. Куба выслушал его, поглаживая подбородок, и сказал:

— Даалу говорит, что хоть он и бывал в этих краях, ему никогда не доводилось добираться до холмов и спускаться в эту долину. Он говорит, что эти места очень плохие.

— Пусть плохие, — возразил я, возможно, слишком резко, — но мы все равно обследуем их. Перебросим сюда, на эту площадку, все наше снаряжение и устроим здесь базу. Мы же не можем обследовать всю страну, — продолжал я, — тогда уж лучше сразу отказаться, от нашей затеи и вернуться домой. Осмотрим как следует эти холмы, а потом — с Онакторнисом или без него — возьмем курс на Нью-Йорк.

На другой день мы полетели обратно в живарию и спустя неделю перебрались с частью багажа и топлива на площадку у холмов. Раскинули лагерь, поставив две прочных палатки. Странное дело, во в укрытии, сделанном своими руками, мы чувствовали себя куда спокойнее и безопаснее.

Однако спокойствие длилось недолго. В этих местах была какая-то странная атмосфера — необычайной была здесь сама природа: она порабощала все вокруг — решительно и неумолимо. Но перед этим загадочным, хаотичным нагромождением каменистых холмов, в большинстве своем поросших деревьями и кустарником, джунгли, казалось, остановились в нерешительности, словно опасаясь чего-то. И даже свет здесь был иной — окрашенный не столько яркой зеленью листьев, сколько бездушной серостью камней.

Отчего все вокруг выглядело холодным, мрачным и враждебным. В первый вечер, который мы провели возле палаток, солнце опустилось в красноватые облака, и воздух стал тускло багров, а наши лица теперь выглядели призрачными, желтоватыми, похожими на античные маски, символизирующие усталость и страх.

За все эти дни мы не раз возвращались к останкам ягуара и изучали его, но так и не пришли ни к какому разумному заключению. Теперь нам предстояло слетать в живарию еще раз, чтобы забрать остатки снаряжения. Мы отправились туда вдвоем с Кубой, а Дег и Даалу оставили в лагере. Примерно половину дороги мы летели молча. Вдруг Куба заговорил.

— Выходит, — размышлял он, — этот… как его зовут? Этот комиссар Рентрерос не захотел помочь вам, да?

Меня удивил его вопрос. Я давно забыл про Марагуа и про его уголовные тайны. Сейчас меня заботили только наши поиски и я неохотно ответил:

— Ну конечно. Вы же видели, с какой сердечностью он нас встретил.