Страница прошлого

Теория «разумного эгоизма», сводящаяся к культу мыслящей личности, свободной от всего того, что усыпляет человека, отдает его незаметно во власть «баловня случая», т. е. от всего «навязанного извне», от ига традиций и преданий, – эта теория для разночинцев интеллигентов была идеализацией их собственных «сил», ее жизнеспособности и осуждением тех недугов и той духовной немощи, которые погубили интеллигенцию крепостнических времен.

После смерти Добролюбова теория «разумного эгоизма» послужила предметом самого страстного увлечения в рядах интеллигенции. «Реальный человек» Добролюбова превратился в «мыслящего реалиста» Писарева. Писарев особенно подробно рисовал идеальный образ этого «реалиста», говорил о нем так много и обстоятельно, что заставлял своих слушателей почти не обращать внимания на «конечные цели», которые он преследовал в своей проповеди, на его альтруистические чувства по отношению к «униженным и оскорбленным»[8].

Правда, он преувеличивал ценность теории «разумного эгоизма»; правда, он, воспитанный среди другой обстановки, чем та, в которой воспитывались поколения интеллигентов-разночинцев, несколько оторвал эту теорию от ее реальной подпочвы, придал ей слишком общий характер.

Он взял от теории разночинцев-интеллигентов лишь догмат «сильной» личности и личного саморазвития, оставив в тени идею борьбы за существование, которой так дорожили творцы этой теории. В его мировоззрении борьба за существование начала превращаться в «борьбу за индивидуальность». Кроме того, он окрасил теорию «разумного эгоизма» в чуждый ей сенсуалистический оттенок.

Но основные посылки его теории были те же, что и теории Добролюбова.

Так же, как Добролюбов, он учил, что в жизни «новых» людей не должно существовать разногласия между влечением

натуры и моральным чувством; так же, как Добролюбов, он доказывал, что высшие альтруистические порывы, высшее человеколюбие есть не что иное, как облагороженный эгоизм; так же, как Добролюбов, он считал «настоящим» человеком того, кто в состоянии установить в своем душевном мире полную гармонию: «здоровые люди не должны раздваивать своего существа».

Таким образом и Писарев и Добролюбов работали над развитием несомненно одной и той же теории и были, при всех указанных несколько выше различиях в выводах, не так далеки, как кажется с первого взгляда.[9]

Но в оценке той роли, которую может играть «мыслящий реалист» в общем ходе исторического развития, оба публициста-критика коренным образом разошлись. В то время как Писарев склонен был приписывать интеллигенту-реалисту самую видную роль в ходе исторического процесса, Добролюбов не увлекался интеллигенцией, не преувеличивал ее удельного веса в общей экономии общественного развития.

Указывая на высокий идеал, доступный интеллигентам, он в то же время отрицал, чтобы его идеальный человек при всем своем высоком развитии мог оказывать существенное влияние на ход исторического прогресса.

Он говорил, что интеллигенция составляет совершенно неприметную частичку великого русского народа, что она не более, как ничтожное меньшинство, которое притом будет становиться все ничтожнее по мере распространения народной образованности.

Все то, при помощи чего интеллигенция рассчитывает распоряжаться судьбами истории, все ее культурные приобретения имеют очень относительную ценность.

Если интеллигенция гордится своей литературой, как могущественным орудием воздействия на общественную жизнь, как могущественным двигателем прогрессии, то Н. А. Добролюбов спешит доказать, что у интеллигенции нет достаточных оснований идеализировать «могущество» литературы.

«Литература в нашей жизни не составляет такой преобладающей силы, которой бы все подчинялось: она служит выражением понятий и стремлений образованного меньшинства и доступна только меньшинству, влияние ее на остальную массу только посредственное и оно распространяется очень медленно. Да и по самому существу своему литература не составляет понудительной силы, отнимающей физическую и нравственную возможность поступать противозаконно. Она поставляет вопросы, со всех сторон их рассматривает, сообщает факты, возбуждает мысль и чувство в человеке, но не присваивает себе какой-то исполнительной власти, которой вы от нее требуете».[10]

Также неосновательно преувеличивать значение «интеллигентной» личности в истории, как бы эта личность ни была высоко развита. «Ход развития человечества не изменяется от личностей». Великие люди не «делают» истории.

Для истории «прогресса целого человечества» не имеют особенного значения не только Белинский, но Байрон и Гете. Если бы их не было, то что сделали они, было бы сделано другими. Великие люди только полнее других выражают то или другое направление. Их появление показывает, что элементы того или другого направления уже выработались в обществе.