Страницы моей жизни

Я уже теперь не помню множества волнующих и печальных фактов, которая нам сообщила младшая дочь, Было больно слышать ее рассказы и было бесконечно жаль Россию и ее население, которое большевистская диктатура безжалостно сжимала в своих страшных тисках. Моя младшая дочь успела весною 1925 года окончить юридический факультет Ленинградского университета, и оказалась она среди тех немногих избранных, которые сдали все экзамены с особым отличием. По установившемуся в Ленинградском университете правилу, такие «отличники» пользовались преимущественным правом получить ответственную должность по судебному ведомству. Но когда список «отличников» был представлен для утверждения начальству, в списке значились всего две женщины – фамилия моей дочери была вычеркнута, так как «у нее не было пролетарской психологии». Эта несправедливость оставила в душе моей дочери немало горечи.

С большой грустью провожали мы Штернбергов, когда они покидали Париж, чтобы вернуться в Ленинград. Увидимся ли мы когда-нибудь, спрашивали мы себя. Хотелось верить, что судьба принесет еще эту радость.

Мечтал я еще увидеть своего друга Льва Яковлевича Штернберга, с которым я в последний раз встретился в Петрограде в 1918 году, но этого не случилось: Л.Я. Штернберг умер в 1927 году после тяжелой операции, а А.Я. Штернберг внезапно скончался вскоре после этого в полном расцвете своих сил: ему было всего 53 года. Через несколько лет умер и С.Я. Штернберг, а жива ли тетушка Цецилия, мы не знаем, так как уже много лет переписка с заграницей в Советской России запрещена, и мы друг от друга никаких известий не получаем.

В сентябре месяце какой-то почтенный русский человек, который в России, наверно, занимал видное общественное положение, а в Париже стал агентом по приисканию квартир, нашел для нас квартиру в пять комнат на rue Cardinet. Квартира была мрачна, все окна ее выходили на пустынный двор, куда ни один луч солнца никогда не заглядывал, и все-таки мы ее сняли, так как выбора не было. Кое-как мы ее омеблировали и привели в жилой вид. Поселился с нами и Л.А. Кроль, и нашей кочевой жизни наступил конец. У нас был постоянный угол, и можно было начать думать, чтобы сделать наше существование более содержательным и интересным.

Дочери поступили в университет. Старшая дочь записалась на литературный факультет – она имела влечение к литературе. Младшая же дочь строила другие планы. Окончив юридический факультет в Ленинграде, она решила снова пройти курс юридических наук на Facultй de Droit, чтобы по окончании его заняться адвокатурой. Она питала надежду, что найдет работу у какого-нибудь французского адвоката и, занимаясь любимою ею юриспруденцией, вместе с тем будет иметь приличный заработок.

Я получил возможность уделять больше времени национальной библиотеке. У меня родилась мысль написать книгу на тему: «Китай и дальневосточная проблема», и я стал собирать систематически материал для этой работы. Посещал я также библиотеку имени Карнеги (на бульваре Сен-Жермен), где я нашел много серьезных книг по интересовавшему меня вопросу.

Потянуло меня, конечно, и к общественной работе. Стал я членом бюро Комитета по оказанию помощи еврейской беженской интеллигенции. Начал я работать в парижском комитете ОРТа, но в обеих этих организациях велась чрезвычайно скромная работа, которая не могла ни в коей мере удовлетворить мою потребность в живой, активной общественной деятельности.

Вступил я также в парижскую организацию социалистов-революционеров. Но собиралась эта группа не часто, и заседания ее проходили без особого оживления.

В это время, насколько я помню, парижские социалисты-революционеры издавали газету «Дни». Составлялась она, безусловно, интересно, но большого тиража она не имела. Широкая публика охладела к нашей партии, молодежь к нам почему-то не шла, а правые круги относились к социалистам-революционерам явно враждебно. Таким образом, «Дни» читались довольно узким кругом людей.

Мне бы очень хотелось подробнее остановиться на настроениях, царивших в нашей группе в ту пору, и как мы реагировали в то время на события, происходившие в советской России. Это была пора жестокой борьбы Сталина с троцкистами. К сожалению, насколько моя память сохранила ясно и отчетливо факты, образы и встречи, запечатлевшиеся в ней 40 и 50 лет тому назад, настолько из нее изгладилось многое из того, что я видел, слышал и переживал за последние 15–20 лет, и дальнейшее мое изложение будет поневоле страдать пробелами и пропусками весьма существенными.