Страницы жизни

— Это верно, хорошего человека найти нетрудно, но ведь ему заново все осваивать придется. А ты вспомни, как сам привыкал. Легка ли финансовая работа?

Долго длился наш разговор. Как я ни убеждал их, губернские руководители оставались при своем. В заключение, чтобы прекратить затянувшийся спор, Галанин категорически заявил:

— Ну вот что, Васильевич, ты это выбрось из головы. Все равно отпустить тебя мы не можем. — Потом, заметив мое огорчение, сменил гнев на милость и добавил: — Ладно, если твердо решил уехать, сообщим об этом Центральному Комитету партии. Как там скажут, так и будет. А пока работай.

Через три дня на телеграмму губкома из ЦК прибыл ответ: «Просьбу Болдина удовлетворить».

Когда перед моим отъездом в Москву за назначением прощались, Галанин не преминул упрекнуть:

— Все-таки, Болдин, по-своему сделал!

— А разве врагов бить не по-вашему? — засмеялся я.

— Ишь ты, куда гнешь! Хитрый мужик! Ну ладно, верю, что и на фронте не оплошаешь. Когда добьете беляков, непременно приезжай к нам.

В это время Фридрихсон вырвал из старого блокнота листок с водяным знаком двуглавого орла, написал адрес губисполкома, подал мне.

— А это зачем? — удивился я. — Мне адрес известен.

— Чтобы помнил нас! Чего доброго, дослужишься до большого чина, своих забудешь. А на листок посмотришь, может, совесть и заговорит, хоть пару слов черкнешь, — ответил председатель губисполкома.

— Вот что, Васильевич, — снова заговорил Галанин. — Губернская партийная организация посылает на фронт двести коммунистов. Тебе от нас последнее поручение: возглавить эту группу и представить ее в Москве…

Наш поезд покидал Пензу поздно вечером. В темных и душных вагонах, где единственным источником света были огоньки махорочных самокруток, слышались громкие разговоры, песни, шутки, кто-то растягивал мехи гармошки. Маленький паровоз, выбиваясь из сил, тяжело пыхтел и с трудом тащил до предела груженные вагоны. Поезд то и дело останавливался — то из-за нехватки топлива, то для заправки водой, то просто у закрытых семафоров.

Только на вторые сутки добрались до Москвы. Это уже был мой второй приезд в столицу, и поэтому я уверенно повел колонну пензенских коммунистов прямо на Арбат. Остановились у большого здания политуправления. Тут нас встретили, пригласили войти в зал и стали вызывать по очереди.

Вызвали и меня. После краткой беседы предложили пойти на партийную работу в дивизию. Я попросил направить на строевую должность. Просьбу мою удовлетворили. Распрощавшись с товарищами, выехал сперва в Рязань, а оттуда в тревожный Петроград. Но и тут задержаться не пришлось. В полку, который только что сформировали, мне поручили командовать ротой. И не успел я ознакомиться с бойцами, как нас направили на Карельский перешеек для борьбы с белофиннами.

Около двух дней добирались мы пешком до Карельского перешейка. Обмундирование у нас было неважное, и многим порядком доставалось от мороза. К тому же не было продуктов, и в пути мы голодали. Но трудности не могли нас остановить. Все прекрасно понимали, что идет народная война за счастливое будущее.

Белофинны имели превосходную экипировку, отличное вооружение, хорошо знали местность, и воевать с ними было нелегко. Бывало, мой заместитель Онуфриев выследит вражеского лыжника, выстрелит в него, промахнется и со злобой скажет:

— Как в него, проклятого, попадешь, когда он между деревьями проворнее белки скачет. Наверное, как выскочит из материнской утробы, сразу на лыжи становится. Такой и пулю обдурит.

— Не пулю, а тебя, — отвечаю я.

— Положим, не один я мажу! — нервничает Онуфриев.

— А он по нашим почему стреляет метко?

— Да у него глаза кошачьи, все видят. Он и с морозом в дружбе, и с ветром запанибрата, Лес для него — дом родной. Каждый кустик ему знаком. Вот если нам лыжи достать, тогда бы и у нас дело веселее пошло, — вздыхая, говорит заместитель.

В этом возразить Онуфриеву трудно. Белофинны прошли солидную военную подготовку и действительно воевали смело и изобретательно. Наше положение куда сложнее. В роту в основном пришли необученные красноармейцы. И все же воевать было нужно. Воевали, учась на ходу, приноравливаясь к повадкам врага.

Вскоре наш полк перевели на другой фронт. Пришлось воевать и с войсками генерала Юденича, и с белополяками. Меня назначили командиром батальона 492-го стрелкового полка, а затем поручили командовать 52-м полком 6-й стрелковой дивизии.

И вот уже отгремела гражданская война. Полк, которым я командовал, в теплушках отправили в Курск. В штабе бригады встретил фронтового приятеля, шутника и балагура Николая Свиридова. Посмотрел он на мой кожаный костюм и такую же фуражку с большой звездой, покосился на сапоги и сокрушенно покачал головой:

— Эх, Ваня, Ваня, бездушный ты человек. Гляди, сколько скотины из-за тебя пришлось загубить. Чтобы сшить на тебя эту одежу, видимо, с доброй пары быков шкуру содрали. — Потом лицо его вдруг стало серьезным: — Ну а чем заниматься теперь решил? На мирные рельсы сворачиваешь?

— Не знаю еще.

— У Гнома был?

— Нет, только собираюсь, да трудно сказать, чем порадует.