Странник. Американская рулетка СИ

– Когда я говорю «теперь», то имею в виду не только смерть моего внука, но и вообще нынешние времена. Только не подумай, что я по-старчески собираюсь ругать молодежь. Конечно, вы – другие. Совсем другие. Но это не значит – плохие... Ты не возражаешь, если я закурю?

Фелисия не возражала. Ее удивила интонация, с которой старик упомянул о гибели Весли: так говорят, скорее, о смерти очень старого и очень дальнего родственника. Конечно, Фелисия заметила, как отстраненно и спокойно он держался на похоронах, но там, среди массы чужих людей, такое поведение показалось ей естественным. Она и сама не любила выставлять напоказ свои чувства. Но после встречи с Весли легкость, с которой старик говорил о внуке – теперь, когда они остались наедине – насторожила ее.

Триммер-старший тщательно раскурил сигару, выпустил облачко дыма в сторону окна и покачал головой.

– Впервые за много лет я не знаю, с чего начать разговор. Я никогда не позволял себе вмешиваться в дела моего внука. По крайней мере, с тех пор, как он научился самостоятельно держать в руках ложку. И сейчас у меня ощущение, что я копаюсь в его личных письмах. Хотя, представь себе, никаких писем после него не осталось. Ну да, компьютерный век… никто не станет тратить силы и время, чтобы выразить свои чувства на бумаге. Так вот, я не вмешивался, потому что уважал право Весли на личную жизнь. А сам он ничего мне не рассказывал.

Старик вдруг остро и недобро взглянул на Фелисию, как будто именно она была виновата в том, что Весли не посвящал старика в свои секреты. Даже мисс Фиби не смогла бы уколоть взглядом так, чтобы по коже побежали мурашки… Фелисия напряглась, пытаясь преодолеть неприятное ощущение, неопределенно пожала плечами и демонстративно взглянула на свои часики. Триммер-старший сделал вид, что не заметил ее недовольства. Он производил впечатление человека воспитанного, но непреклонного, как и папан. Она давно привыкла к тому, что люди их круга ведут себя практически одинаково, словно именно этому обучались в оксфордах и гарвардах. Но сейчас Фелисия чувствовала, что старик в нерешительности ходит вокруг да около, не зная, с чего начать. Ведь вряд ли он пригласил Фелисию только для того, чтобы рассказать, каким замечательным он был дедом.

– Одно время я подозревал, что он влюблен в тебя, был уверен, что у вас роман. Слишком много телефонных звонков, слишком часто в последнее время он объяснял свое отсутствие по ночам встречами с тобой. Но я ошибался. Не так ли?..

Фелисия вдруг почувствовала, что неумолимо краснеет под колючим взглядом: похоже, старик догадывается о нетрадиционных пристрастиях Весли и теперь хочет, чтобы она подтвердила или развеяла его подозрения. Ну, конечно, ведь все они принадлежат к настоящей аристократии – особой касте, среди членов которой гомосексуализм столь же недопустим, как инцест. Что бы там не думал по этому поводу весь мир, для людей их круга это позор, несчастье, несмываемое пятно...

Она вспомнила: несколько лет назад, когда они прогуливались после ужина по набережной, Весли со смехом рассуждал о жизни и обычаях семей. Накануне его приняли в закрытый клуб «Плюс два», и Весли все никак не мог успокоиться, пытаясь передать в лицах ритуал посвящения. Понятно, что все это жуткие глупости, но Фелисия, сама выросшая в такой семье, никогда раньше не задумывалась над тем, насколько странным может показаться их образ жизни кому-нибудь постороннему. Замкнутый, не впускающий к себе чужих мир миллионеров из старых семей имел собственную моду, свои правила и привычки. Например, никто из них никогда не носил с собой деньги, ключи от квартиры, даже документы: для решения бытовых проблем существуют специальные люди – секретари, адвокаты... в общем, прислуга.

Весли особенно веселился, объясняя Фелисии, что населению всех стран мира усиленно вдалбливается в головы, что несчастные миллионеры работают по двадцать часов в день. Да, такие люди действительно существуют, но их совсем немного. Семьи презрительно называют их «самоделками». Трудоголики, выбившиеся в люди своим трудом… в общем, совершенно никчемные существа. Зачем, спрашивается, зарабатывать эти самые миллионы, если не остается времени на то, чтобы со вкусом их потратить?