Странник по прозвищу Скиф

Однако имелось и кое-что еще — к примеру, труд человеческий. Он представлял собой великое богатство и иногда, если дело касалось умных мыслей и новых идей, ценился весьма недешево — правда, в земных, а не в инопланетных мерках. Труд этот всегда похищали и отнимали, с древности до нынешних цивилизованных времен; отнимали под тем или иным благовидным предлогом, то ли во славу богов, то ли ради спасения отечества, то ли во имя прогресса и грядущих поколений. Причин и поводов было много, суть одна: всегда находился хозяин, претендовавший на чужие мускулы и чужие мозги. Но хоть мозги, конечно, стоили подороже мышц, вряд ли они представляли особую ценность в галактическом масштабе. У тех, кто сумел добраться до Земли, преодолев пустоту, холод и мрак межзвездного пространства, головы тоже были устроены преотлично — разумеется, если у них были головы.

Что же еще, кроме силы мышц и разума, кроме самой жизни, являлось непреходящей ценностью, дарованной человеку? Быть может, его индивидуальность, умение любить и ненавидеть, различать добро и зло? Его отвага и трусость, эгоизм и гордость, любопытство и юмор, тяга к неведомому, воинственность, благородство, религиозный экстаз? Все доброе и дурное, что делает человека человеком, что переплетается в его душе подобно колючему терновнику, проросшему сквозь розовый куст? Считалось, что это нельзя отделить от личности, нельзя отнять, нельзя похитить… Но так считали м ы, с ледяным спокойствием отметил куратор, считали, не зная и не ведая, как подступиться к этакому глобальному грабежу. Однако те, другие, могут оказаться похитрее…

Итак, талант и труд человеческий можно отнять; их и отнимали не раз, калечили жизни, ломали судьбы, обкрадывали мозги… А душу? Можно ли выкрасть душу?

С этой мыслью он очнулся от наваждения.

За окном разгорался рассвет, в висках гудело и давило, будто сам Харана, бог с жалом змеи, стоял за его плечом, предупреждая о неведомой опасности. Куратор, еще погруженный в ночной кошмар, не сразу понял, что гулкие назойливые трели вовсе не почудились ему, не выплыли из сна вместе с прочими малоприятными воспоминаниями. Они, похоже, существовали сами по себе, и Сарагоса, распознав звонок, вначале дернулся к видеотелефону. Но звонили в дверь, что показалось ему странным: для визитов было рановато.

Он поднялся, пошарил в наплечной кобуре, свисавшей со спинки кресла. Пальцы обхватили ребристую цилиндрическую рукоять, удобно расположились в глубоких желобках; фиолетово-серый кристалл ствольного наконечника словно налился зловещим светом. Сняв оружие с предохранителя и сбросив туфли, Сарагоса неслышно шагнул в коридор, к двери.

Дверь в жилище Августа Мозеля была весьма основательной, бронированной и столь же надежной, как в квартирах журналиста Синельникова, полковника ФРС Чардецкого и прочих кураторовых ипостасей. Глазков в ней не имелось; глазкам он не доверял, памятуя, сколько неосторожных конспираторов словили пулю сквозь предательское отверстие. Что же касается монолитной двери, то вряд ли б кто-нибудь ухитрился прострелить ее из пистолета либо автомата; лишь «файрлорд», базука да еще, пожалуй, лазер справились бы с броневой сталью. Но ручными лазерами на всей Земле располагали только доверенные сотрудники Системы, а что до «файрлордов» и гранатометов, то их владельцы не удосужились бы нажать звонок. Они скорей всего разнесли бы в пух и прах запоры и замки, а потом продырявили все, что есть ценного в квартире, не исключая и хозяина.

Однако ж звонили! Выходит, хотели поговорить… И, подумав об этом, Сарагоса решительно распахнул дверь и выскочил на площадку. Массивный и тяжелый, он наверняка сбил бы с ног всякого поджидавшего за порогом; ну, а если б тот предусмотрительно отступил к стене, то и здесь имелось немало приемов и способов расправиться с нежданным визитером. Каким-то шестым чувством куратор предвидел, что пришли к нему неспроста, и твердо надеялся, что не выпустит гостя из рук. Гостя или гостей — неважно! Никого не выпустит — ни человека, ни зомби, ни даже ту жуткую тварь, что потревожила сегодня его сны!

Он с грохотом врезался в клетку лифта, присел, перекатился по полу, готовый нажать на спуск, вскочить, нанести оглушающий удар, ткнуть напряженными пальцами в горло, дотянуться до виска…

Но площадка была безлюдной. Звонок, заклеенный клочком липкой ленты, верещал по-прежнему, а у самого порога валялась небольшая ярко-красная коробочка величиной с сигаретную пачку. Бросив взгляд на лестницу — разумеется, пустую, — Сарагоса резво поднялся, освободил звонок и подхватил оставленный ему дар. Через секунду его вновь защищала надежная дверь; щелкнули замки, встали на место засовы, лязгнула тяжелая задвижка. Привычным движением он сунул лазер в карман и перевел взгляд на стиснутый в кулаке подарок.