Странники войны

На тропинке, извивающейся вдоль огорода, появились два верховых полицая.

– Эгей, Мирон, что это ты на ночь глядя за топор взялся? – окликнул старика тот, что держался первым, подъехав поближе. Он сидел, свесив ноги на одну сторону. А седло заменяла попона, которой был обвязан круп коня.

– Хватит! Отжило свое, – пробасил мужик так громко, словно хотел докричаться до кого-то, кто окликнул его из леса, – Всему свое время.

– Что ты мучишься? Купи у меня гранату, – предложил другой. – Рванешь – и с потрохами! Сто марок и два бутыля самогона – всего-навсего. Набросишь еще двадцать марок – противотанковую раздобуду.

– Ага, вместе с хатой снесет! – рассмеялся тот, первый, забрасывая ногу на загривок коня. – Знаешь, я эту твою грушу еще утром присмотрел, когда нас погнали ловить партизан. Мужика повесил бы на одной ветке, бабу – на другой. Глянь, какие ветки! Сами под петли просятся.

– Это дерево не знало за собой никакого греха. Значит, умереть тоже должно, как ему завещано – под топором хозяина. Чтобы на этом месте другое выросло. Ты вот что… Ты у себя в саду вешай.

– Ну-ну, ты, активист недорезанный! Где вешать – не тебе решать-думать! Прикуси язык.

Мирон ничего не ответил, еще раз взглянул на коричневатую безжизненную вершину дерева, не выпуская топор, лезвием его широко, искренне перекрестился и, словно забыв о непрошеных советчиках, начал подсекать ствол.

«А ведь на этой груше могли бы и повесить», – с благодарностью следил за его работой Крамарчук, когда, сочно обругав бородача, полицаи скрылись в переулке. Ему казалось, что, срубая это усохшее дерево, старик спасает его и Марию. Была бы возможность, попросил бы у старика топор и стучал им хоть до полуночи, хоть до утра.

…Нет, ему не послышалось: в сарае возня, оттуда долетают приглушенные крики Марии.

«О Господи, что там?!» – словно пружиной выбросило Крамарчука из землянки.

Двумя короткими перебежками он достиг двери, толкнул ее и… наткнулся на спину полицая. Развернувшись, тот изо всей силы ударил сержанта ногой в пах. Крамарчук отлетел, упал на дощатые ступени, и полицай уже бросился к нему, но в ту же минуту неестественно как-то взревел и тоже осел на нижнюю ступеньку. Над ним с серпом в руке стояла Мария.

– Он… он чуть… не убил меня, – задыхаясь, объясняла она, держась свободной рукой за грудь. – Он сапогами… Я боялась стрелять. Чтобы не выдать тебя… нас.

Затихший было полицай то ли застонал, то ли что-то прохрипел и упал головой прямо к ногам Крамарчука. Из рассеченной серпом шеи его хлестала темная в этих ранних сумерках кровь.

– Хорошо, что ты… Что прибежал.

– Надо было стрелять. Стрелять надо, Мария, ни любви ему, ни передышки.

– Боялась. Мы бы тогда отсюда не вырвались. – Боком обходя все еще хрипевшего, бьющегося в судорогах полицая, она прошла ступенями мимо Крамарчука и остановилась за его спиной. Бородач по-прежнему стучал топором. Может, только поэтому никто не расслышал их крики. Видеть же, что здесь происходит, он не мог: вход в сарай скрывали стожок и большая навозная куча.

– А ведь хотел пощадить его, – процедил Крамарчук сквозь сжатые от боли зубы. Полицай оказался далеко не таким простачком, каким он поначалу воспринял его. Профессионально бил, знающе.

– Я так и поняла, что пощадишь… Он набросился, сзади ударил. Головой. В затылок. Почти оглушил.

Мария хотела помочь Крамарчуку подняться, но тот помотал головой. Ему нужны были еще несколько минут абсолютного покоя.

– Куда ты? – насторожился он, видя, что та, не выпуская из рук серп, направилась к дому.

– Посиди. Я скоро.

– Назад, Мария. Брось…

– Больше эта гадина никого не выдаст. Но это наше, бабье дело.

«Ничего себе: бабье дело!» – растерянно посмотрел ей вслед Крамарчук. Что-то произошло с Марией. Что-то с ней произошло. Что-то немилосердное произошло с их сестрой милосердия, думал он, с трудом поднимаясь со ступеньки. И как бы не случилось еще чего-то более страшного.

Он нагнулся, потянул к себе автомат и ощутил, что ствол его в чем-то липком. Ах да, кровь. Однако, поняв это, Николай лишь крепче сжал оружие и, прихрамывая, еле передвигая ноги, поплелся вслед за Марией. Выйдя за стожок, увидел, что мужик, рубивший грушу, стоит и смотрит ему вслед.

«Интересно, сколько времени понадобится этому дровосеку, чтобы донести о нас? – с каким-то странным безразличием прикинул Крамарчук. – Минут пять – десять? Стоит крикнуть: “Партизаны!” Нужно забрать Марию. Могу не успеть».

Он остановился и растерянно поглядывал то на хату, в которой скрылась девушка, то на замершего с топором в руках старика.

– Эй ты, божий червь! – негромко позвал он, приближаясь к поредевшей, полуповаленной изгороди. – Подойди сюда. Брось топор и подойди, – повторил он еще повелительнее и демонстративно положил на столбик свой автомат.

Старик в последний раз врубился в дерево и, оставив топор в стволе, приблизился к нему на несколько шагов.

– Ты будешь рубить дерево, пока мы не уйдем отсюда. Пока не дойдем до вон того леска. При этом из дома твоего не должна выйти ни одна живая душа. Ты понял меня, херувим господний?