Странности любви

А тут как-то жена вздумала отправить Любашку на лето в Евпаторию, к родственнице на южные фрукты и море. Яков повез дочку. А Зоя осталась дома: склад в ту пору бросить было не на кого. Ехать пришлось через Москву, и Яков на обратном пути вспомнил приглашение кума, заехал на Красную Пресню. Кум встретил родню с радушием, выставил на стол пузырь с самодельным горючим. «А ты угадай, где я аппарат держу? Ни за что не угадаешь». В малогабаритной квартире никаких следов хитрого аппарата Яков не обнаружил. «Да вот он, тут, — рассмеялся кум, показывая на черный пластмассовый ящик с какими-то клавишами, на углу которого стояли две буквы: Б.К. — Вместе с бытовым компьютером смонтирован, не кисло?» Компьютер, по его словам, для горючего все рассчитывает — сколько чего класть, когда начинать, когда заканчивать. «Ну и ну, — качал головой Яков, дивясь умной машине. — Вот так пироги!» — «Это что, — скромничал кум, — один сотрудник из нашей лаборатории додумался все это дело в „дипломат“ уместить. Представляешь, пока идет на работу, она там производится, а придет — уже готовую наливают. Не кисло?»… Яков снова качал головой: что значит город! А у них в деревне? Про самовар деда Анисима и сарайчик Петровны всяк знает: и свой, и сторонний, и даже участковый — все на виду. Попробуй схоронись тут.

На следующий день Яков повел Любашку в зоопарк. Потом забросил дочь к куму, а сам по магазинам. Поручений вся деревня надавала.

В городе жарко, тесно, кругом очереди, толкотня. А уж как попал он в центр, как закрутился в трех заколдованных точках — ГУМ, ЦУМ, «Детский мир», так думал, живым не выберется. Хлестче, чем в Бермудском треугольнике, про который по телевизору в клубе путешествий рассказывали.

Одурев от магазинов, махнул на ВДНХ — решил спокойно походить по павильонам, глянуть, чего в народном хозяйстве достигли, чтобы было о чем в родной деревне порассказывать.

Ходил, пока солнце-то косые тени бросать стало. Часов у Якова не было, решил спросить время у девчушки, стоящей у фонтана с золотыми фигурами. Симпатичная такая девчушка, тоненькая, только юбка больно коротко обрезана.

— Девочка, — обратился к ней Яков, — сколько времени?

— Два часа пятьдесят рублей.

— Минут? — переспросил Яков.

— Рублей, дядя!

— Ах, бесстыдница! Ах, срамница! — все поняв, двинулся на нее Яков, хватаясь за свой широкий армейский ремень. — Я т-те покажу «пятьдесят рублей»!

— У-у, жадина! — кокетливо улыбнулась девица, но, увидев, что Яков всерьез расстегивает армейскую пряжку, растворилась в толпе зевак. А Яков задумался. «Почему она подошла именно ко мне? Может, у меня рожа блудливая или еще что не так?..» Бабка всегда учила: вини себя, а ближнего оправдай. Зло не в другом, а в тебе самом.

Это Яков знал еще от бабкиной матери, его прабабки, которая сожгла себя в ските. Яков, правда, так и не понял, почему. Хотела что-то доказать иноверцам, еретикам? Так чего ж себя-то губить?

Дома рассказал Зойке о московском приключении:

— Соплячка еще, пацанка, чуть старше нашей Любушки, а себе туда же: два часа — пятьдесят рублей!

— Это еще дешево, — хмыкнула Зойка. — Другие знаешь сколько дерут?

— Откуда мне знать-то?

— Прессу читать нужно, — подколола Зойка. — В больших городах они, говорят, кооперативы организуют. И государству, дескать, доход, и им польза: не надо по паркам да по гостиницам шастать, все легально, чин по чину.

— Тьфу, — сплюнул Яков, не поверив жене: чтобы разврат — и легально?

— Сам почитай, — обиделась Зойка, и Яков побежал к умывальнику: бабка приучила его мыть руки перед тем, как взяться за книгу или другую печатную мудрость.

Зойку это раздражало: «Ты вначале почитай, что там пишут, а уж потом руки мой…»

Зойка у него была грамотной, за прессой следила и гласность приветствовала:

— До каких пор нам в темноте жить? Знаешь, Яш, раньше мне бы невдомек, почему зубной пасты на складе нет. Не выписывают, хоть тресни! А теперь я знаю: ее заместо одеколона алкаши потребляют. Как-то разводят, пьют и балдеют. Понял?.. Или про этих самых… ну, легких девиц. Они, думаешь, вроде нас с тобой всю жизнь вкалывают? А денежки знаешь какие загребают? Ну-ка смекни, насколько можно по телефону наговорить. Ну?

— На червонец? — предположил Яков, нарочно преувеличивая цифру.

— На червонец, как же! — презрительно фыркнула Зойка и снова сунула ему под нос газету. — Четырехзначные числа на счетах за их телефонные разговоры! И это — за один только месяц, понял? Вот тебе и пироги…

— Так то ж в городе, Зой, четырехзначные, — успокаивал ее Яков. — У нас в деревне на столько разве наговоришь?

Яков, конечно, не то, что на червонец, и на полтинник не наговорит. А вот у Зойки язык привешен ладно. Потому что, не в пример Якову, прессу она читала регулярно и в журналы заглядывала. Яшка же, если и прочтет что, то сразу и забудет.