Странности любви

Больше я его и не встретила. Искала потом, да не нашла. Тортилла сказала, уехал в неизвестном направлении. Рано утром собрался и уехал.

А с Нинкой мы подружились. Она мне после все рассказала. Он ведь, Дима-то, знал, чем я занимаюсь, ему про меня Тортилла все выложила. Да я на нее зла не держу — сама баба, все понимаю. А вот Диму жалко. Как он теперь будет жить, а?.. Что-то я разговорилась, да? Ну ладно… Такие дела…

Яшка — эгоцентрист

— Вот брошу пить! — грозился Яков.

А Зойка подливала и приговаривала:

— Ты прими, Яш, прими. Оно легчее станет, нерву подкрепит.

Яков зыркал на жену воспаленным глазом, кряхтел и, морщась, принимал подношение. Потому что супругу нельзя обидеть. А Зойка была красива: хоть положи, хоть поставь — все едино.

Показывают по телевизору ансамбль «Березка» или, скажем, фигурное катание показательное. Красавицы — одна другой краше. «Ядреные девки», — оценил бы кто другой. А Яшка: «Куда им до моей Зойки!» — зевнет и от ящика мерцающего отвернется.

А уж как поведет Зойка своим крутым плечом, как улыбнется ему во все тридцать два зуба, да обозначит ямочки на щеках, так Якову ничего больше не надо — смотрел бы и смотрел на эту улыбку, да жизни бы радовался.

Дочку он хотел назвать именем жены. Но Зойка вздыбилась — ни в какую: «Ищо чего! Хватит, что я всю жизнь этим именем мучаюсь». Дочь назвали Любашей.

Насчет жизни своей Зойка зря жалуется. Разве жизнь ее такая уж мытарная, зрящая? Работа на складе хоть и пыльная от мешков с мукой да крупами, а все ж почитаемая — в их поселке заведующую складом всяк знает и уважить торопится. А заодно и Яшку, как законного Зойкиного мужа и сторожа того же хозяйственного учреждения.

А что в город они перебраться не спешат, как другие, так это — по Яшкиному убеждению. Повидал он этих городов — и в области, и дальше. Ничего хорошего там нет — пыльней, чем у них на складе. И скверноты всякой хоть отбавляй. Откуда только она там берется? Может, сносится в города из небольших поселков, словно мусор из малых рек. А может, сама по себе растет, вылезает в городе, как тесто из большой квашни. Вот, скажем, Нинка, соседка их бывшая. Девка как девка была, пока двор в двор жили, — скромная, работящая, вся такая плавная, несуетливая. А как переехала, замуж в облцентре выскочила, так и споганилась. Яков, когда в область за бобиной для мотоцикла гонял, Нинку в конторе Агропрома встретил. Увидел — и ахнул. Вместо русой косы в руку толщиной рыжие патлы во все стороны торчат. Сама какая-то верченая, крученая и говорить стала быстро-быстро, словно на пожар сломя голову несется. Яшка к ней насчет бобины сунулся, ведь в Агропроме разве что черта лысого не достанешь. К тому же Нинкин шеф, как ему сказали, на черной «Волге» катает — у других отобрали, а у него нет. Стало быть, в силе мужик, во власти.

— Подмогни, а, Нин? — обратился к ней Яков. — Твоему шефу это раз плюнуть, не новую даже, от списанных мотоциклов… Бобин-то нигде нет, хоть плачь. А мотоцикл мне сейчас ой как нужен… Подмогнешь?

— Отчего ж не помочь по-соседски-то? — повела плечом Нинка. — Только за бобиной этой ко мне домой придешь. Я натурой беру. Мужик мой как раз в отъезде, по районам мотается. Так что — вечером, хоккей?

Яков покраснел, глаза опустил, стоит — не знает, что и ответить.

— Да ты не церемонься, — не унималась Нинка. — Пацана я к бабке отправлю, помех не будет. В общем, в девятнадцать ноль-ноль? Ты чего молчишь-то, Яш?..

Яшка выскочил на улицу, взмокший. «Ну и дела! — удивлялся про себя: — Ну почему нынче, чтобы чего-то добиться, надо обязательно натурой платить! Почему?»

В Москве у Якова тоже казус с женским полом вышел. Яков в столицу не часто ездил, хоть и жил у него там кум на Красной Пресне. Хороший кум, в каком-то важном институте мышей исследовал. А Якова в гости звал — дескать, пока зоопарк, под боком, зверюшек поглядишь, а то заселят их в тартарары, тогда поздно будет. Но ради зверюшек Яков ехать не собирался, а дел у него в Москве долго не находилось.