Странности любви

Неделю они ко мне не приставали. Но потом все понеслось по новой. Я — слово, они: нет, не так! Надо — вот так. Чуть что — посмотри у Даля. Этого старика я просто возненавидел! Собственными руками задушил бы, если бы он еще жил. Раньше я домой бегом бежал, а теперь думаю: чего ради? Лучше с ребятами пивка погоняю, побалдею малость… Домой ноги не идут. И что характерно, теща еще и Веру против меня настроила. Собственная жена стала бочку на меня катить. Я ей по-хорошему говорю, уйми, мол, ты свою мамашу! Пусть не вмешивается в нашу жизнь. А она про свое: тебе и в самом деле надо русским заняться, как сочинение-то писать будешь? Да не собираюсь я его писать, и в институт поступать не собираюсь, на хрена он мне? Она мне: не ругайся! А я ей — я не ругаюсь, просто спрашиваю: на хрена?

Вечером жена собирает Ленку на прогулку — ей уж третий пошел. „Надень шарф, доченька!“ — „А на хлена?“ Теща в крик: „Ты видишь? Я же говорила! Чему он ребенка учит?!“ Жена в слезы: что ж ты, Валера, делаешь?! А при чем тут я? Она на улице все это каждый день слышит. Еще и похлестче. Но им не докажешь!

До того меня довели — я вообще перестал рот раскрывать. Ни слова не говорю, понимаешь? Так опять плохо: чего молчишь? Теща надулась, жена опять в слезы: почему ты маму обижаешь? Почему не хочешь учиться? А для Галки я в любом виде хорош — все принимает, в доску своя. Нет, у меня с ней ничего такого, ты не думай! Просто забегу иногда так, поскучать на пару. А такого — ничего, честно тебе скажу…

Но им же не докажешь! Теще кто-то насплетничал, она и жену настрополила: не буду с тобой, не могу!

Короче, ушел я от них. И в Мары сам напросился — вообще-то другой должен был сюда борт гнать.

С детства ненавидел учителей! Как знал, что жизнь испортят. Да если бы не эта женщина, мы бы с Верой… Больше всего за дочку обидно — без отца ведь растет. Хорошая девочка, ничего не скажешь. И что характерно… Тьфу ты, слово дурацкое прицепилось! Впилось, как гвоздь в каблук — не выцарапаешь!..

Мой собеседник мотнул головой, словно бы стряхивая с себя дурное наваждение. Потом поднял глаза, спросил:

— А в институт очень трудно поступить? Или не очень?..»

Весной бы поехали…

Ольга еще вчера загадала: дадут утром горячую воду, значит, разговор с Василием получится, и все будет так, как она задумала. Воду утром дали — впервые за месяц. Новый, восемьдесят шестой начинается как будто вполне удачно, тьфу, тьфу!

Когда мать и дочь проснулись, Василий уже ушел на работу. Ольга быстро сполоснулась и уступила место Нютке. Пока дочь фыркала и плескалась под душем, стала собирать стирку — коммунальными услугами надо пользоваться, пока дают. Васина майка насквозь пропитана едким, неприятным запахом комбината. Этот запах намертво въелся не только в белье, но и в кожу, волосы и, наверное, в кровь. От него у Ольги начинаются спазмы в горле, стоит мужу лечь рядом. Ну не ужасно ли — в самый нежный момент тебя начинает вдруг бить кашель. Да и моменты эти, признаться, случаются все реже. Василий приходит, когда она уже спит, а уходит, когда она еще не проснулась. И силы не те, что семь лет назад. Ах, какие у него были крепкие руки! Ольга помнит, как Василий одной левой выжимал ее раз десять вместо гири в качестве физзарядки. Она, конечно, сопротивлялась, колотя своими хлипкими кулаками по его могучим плечам, но он только смеялся. А тут как-то Ольга неосторожно стиснула эту самую руку, и Василий чуть не вскрикнул: оказывается, уже вторые сутки у него болит вся левая сторона. Нервы плюс химия.

Ну ничего, скоро всему этому придет конец, она уж постарается.

Окончательно опаздывая, вымыла все же голову, разогрела завивочные щипцы. Листая план сегодняшних мероприятий в группе, завивалась и поторапливала дочь:

— Нюта, положи в сумку два яблока. Не копайся, Нюта, мы опаз…

Конечно, в спешке обожглась щипцами, но даже это не испортило приподнятого настроения: сегодня все решится!

На улице высокий настрой несколько сник, прибитый жгучим январским ветром. Ольга старалась прикрыть Нютку собой, пока они, съежившись и уткнув носы в поднятые воротники пальто, бежали к автобусной остановке. А в голове вертелось: в Харькове сейчас плюс семь, по телевизору сообщали. Можно ходить в легком плаще, останавливаться где вздумается на улице, разговаривать свободно, не ежась и не прячась в воротники… А тут попробуй остановись!.. А мать пишет, уже петрушка под пленкой зеленеть стала…

Нютка, семенящая сзади, тихо подскуливала. Ольга подхватила дочь на руки, и она, ткнувшись в материнское плечо, тут же закашлялась. Ольга с ненавистью глянула в сторону целлюлозного комбината, темной шеренгой труб ощетинившегося над городом. «Опять, наверно, магистраль лопнула, — подумала, отворачиваясь от резко пахнущего протухшим яйцом ветра. — А ведь Василий треть суток на комбинате этой отравой дышит…»