Странный Брэворош

дил пыл Ганны Герасимовны. Не исключено, хотя и маловероятно, что смутное представление педагогов о взаимосвязи СССР и НАТО тоже сыграло какую-то роль. Но, скорее всего, школьное руковод- ство просто решило не терять единственного в школьном выпуске медалиста. Не золотая медаль, так пусть будет хоть серебряная, а то как-то неудобно: засмеют в районе, что не вырастили за год ни одного медалиста. А еще хуже – критиковать начнут. Ладно, если только на педагогической конференции, а то ведь и на районном партактиве могут. Им только дай повод.

Село Мартоноша было не совсем обычным украинским се- лом. Точнее, оно было совсем не украинским селом. Вернее, располагалось-то оно, конечно, на Украине, но селяне считали себя молдаванами. Или их все в округе считали таковыми.

Дело это было мутным. Про историю села больше всех знал бывший школьный учитель истории Пэтро Опонасович, но он уже год как ушел на повышение – стал парторгом в соседнем колхозе. Нового учителя истории найти было так сразу трудно, поэтому его обязанности пока выполнял учитель физкультуры. Он же по совместительству и учитель военного дела Иван Фи- липпович. Так и носился он по школе на одной ноге, припадая на свою деревяшку, разрываясь между историей, физкультурой и военным делом.

Старики рассказывали, что когда-то, задолго до революции, Мартоноша была военным поселением и называлась Восьмой Ротой. Мартоношей она тоже называлась, а почему – Бог его знает. Но с месяцем мартом название точно никак связано не было, поскольку по-украински март – не март вовсе, а березень. И ношей он никакой быть не мог: месяц, как известно, не носят, а проживают.

Разговаривали в Мартоноше, сколько себя помнили местные жители, на двух языках. В школе, на колхозном собрании – по- украински. На партийных собраниях – тем более. Но дома и так, в обиходе, в поле, или в коровнике-свинарнике-конюшне, на своем собственном. Вероятно, на молдавском. Правда, сомнения кое-ка- кие по поводу языка были. Пару лет назад золотой медалист Юра Воропай и его друг, тоже медалист, только серебряный, Гриша Матяш после школы поехали поступать в Молдавию, в Кишинёв, в Педагогический институт и провалились с треском. Точнее, даже не провалились, а просто не стали сдавать вступительные экзаме-

ны, потому что язык, на котором они пытались говорить с членами приемной комиссии, оказался вовсе не молдавским, а каким-то совершенно другим. Так и вернулись в родной колхоз. Потом вы- учились на зоотехников в районе. Там, слава Богу, преподавание велось на украинском языке, тоже практически родном. Но загадка своего «секретного» языка осталась. Никто по этому поводу особо не заморачивался: в колхозе и без того дел по горло. Тем более что на «молдавском» говорить никто не запрещал – говори, хоть обго- ворись, никому до этого дела нет.

Самые дотошные жители Мартоноши задумывались над не- обычными фамилиями, которые носило большинство селян. Были они, конечно, родные, но явно неотсюдашние: Матяш, Яцкул, Во- ропай, Жовна, Довбыш, Нэбога, Булацэла, Врадий, Брэворош и даже Кандэ. Как инопланетяне среди Петренко-Сидоренко-Ткаченко и прочих Макарчуков-Федорчуков.

Но такая ерунда не особо волновала селян. Как сказали бы теперь некоторые наши современники, они по этому поводу не парились.

Из соседних сел в Мартоношу на жительство люди приезжали вполне охотно: колхоз богатый, новоселам помогал, чем мог. Хотя за глаза приезжие и называли односельчан клятыми молдованами, но так, беззлобно. Скорее, даже от скуки. Сами женились на местных девчатах, деток от них имели. Даже над собой слегка подтрунивали: дескать, омолдаванились.

Но, в принципе, разница в менталитете украинцев и местных жителей ощущалась. Вроде все одинаковое и у тех, и у других: колхоз один и тот же, урожай выращивают одинаковый, по- украински говорят – не отличишь от остальных. И даже хаты с домашним хозяйством, вроде как похожи. А в повадках что-то не то, другое что-то. Вроде бы все так, а только немножечко не так. Что не так, сразу и не объяснить. Это где-то на уровне чутья почти звериного.

В доме Брэворошей, естественно, тоже говорили на двух язы- ках. Почти всегда – на родном, на домашнем. Но иногда вдруг переходили на украинский. Обычно это было, когда говорили о событиях официальных – о Хрущеве, или о снятии с должности за пьянство второго секретаря райкома Наливайко. Папка горой стол за обоих:

– 

Никита

–

наш

человек

сельской.

А

кукуруза

–

что

кукуруза?

Рас-

тет

себе,

как

крапива.

И

нехай

себе

растет.

В

войну

крапиву

ели,

сейчас

кукурузу

–

тоже

пользительно,

витамины

там,

гемоглобины

всякие.

В такие минуты Глебка очень гордился отцом. Папка не только разбирался в политике, но и оперировал такими словами, что и го- лова сельсовета Мыкола Григорич мог не всегда. Одни гемоглобины чего стоили!