Странный рыцарь Священной книги

— Знаю, гложет тебя соблазн заглянуть в Книгу. Но, даже сделав это, не разгадаешь ни единого слова. Войди в Монсегюр в день весеннего равноденствия, когда солнце протянет свой луч сквозь арку Священной залы и поцелует свое изображение — Шестилистную розу. В этот знаменательный день сходятся в Монсегюре все Совершенные из всех альбигойских земель. Не стану называть имена этих братьев наших, ибо их нет уже меж нами. Но должны быть живы последователи их, и те прочтут тебе Книгу.

Я легко просунул свиток в железную полость — Священная книга состояла всего из десяти листов. Заткнул рогатину деревянной пробкой, а обсидиановое острие отложил в сторону. Не хотел, чтобы сопровождал меня воинственный дух Доминика.

Я спросил старика:

— Должен ли кто-нибудь еще знать, где спрятана Священная книга?

Он ответил:

— Нет. Благоговение перед нею может выдать их. Пусть стерегут ларец. А сейчас пойдем встречать солнце.

Я последовал за ним с рогатиной в руке, опираясь на нее, как на посох. Впервые нес я ее и долго еще носил потом. Она была тяжелой и, наверно, иной руке было бы трудно обхватить ее, но у меня пальцы длинные.

Я думал: все устраивается как нельзя лучше. Это даже пугало. Теперь можно было спокойно отправиться в путь с Тайной книгой, а ларец предоставить заботам трех богомилов. Иначе — если поймут они, что я убегаю, как вор, то стану бешеным псом, за которым гонятся и паписты, и еретики.

Мы взошли на каменную площадку у края пропасти и стали ждать рассвета. И он наступил. Надо ли описывать его? Тысячи раз видел я, как встает солнце. И каждый раз казался мне первым. Оно залило светом весь мир, рассеяло тьму. Осветило даже дно пропасти. Подле нас летали, перекликаясь, птицы, они первыми встретили свет солнца в небесной выси и вспыхнули, как искры.

Мне хотелось говорить, я вдруг понял, что в последние годы почти не раскрывал рта. Друзей у меня не было, а о чем говорить с недругами? И превратился я в хмурого молчальника. Пэйр первым заставил меня заговорить. Как славно было бы вместе с ним встречать сейчас солнце!

Заговорил старик, причем на языке Прованса. Он сказал мне:

— Потолкуем на этом сладкозвучном наречии.

И добавил:

— Видел ты долину твоей реки Тарн? Она напоминает наш Этер.

Долины этих рек и впрямь схожи. Те же пологие, поросшие орешником берега, и так же окружают их высокие скалы.

Старик говорил:

— Когда отправились мы на Собор в Сан Фелис де Караман, то после долгого-предолгого пути увидел я долину Тарна. И почудилось мне, что я в родных краях.

Я даже вздрогнул — доводилось мне слышать о том еретическом Соборе, где богомильский первосвященник Никита возвел альбигойцев в сан епископов. Но событие это всегда казалось мне едва ли не библейским, ставшим легендой. Тогда как отделяло его от нас всего пятьдесят лет.

Старик продолжал:

— Пять лет провел я в крепости Монсегюр и каждый Божий день с песнями встречали мы солнце у окна, нарочно распахнутого для лучей его. Я выучился твоему языку. А когда возвратился в наши земли, то сорок лет прожил при свече, перекладывая на ваш язык наши книги. Пока не ослеп.

Он смолкнул. При мысли, что он не видит утра, я с поразительной ясностью осознал торжество света, ощутил великое счастье быть зрячим. А старик сказал:

— И начал я говорить с птицами.

Голуби садились ему на плечи, ласкали клювами седую голову, что-то ворковали на ухо.

Я сказал:

— В Ассизи видел я, как разговаривал с птицами монах по имени Франциск, а Антоний Падуанский говорил даже с рыбами.

Слепец сказал с улыбкой:

— Я тоже слышал Франческо Ассизского (так и сказал — Франческо, а не Франциск). Ты, в сущности, спросил меня: «Что отличает вас?» Франческо полагает, что весь мир сотворен Богом пресветлым и совершенным, отчего и просит папу благословить веру его. Будь это воистину так, мог ли бы Сатана встать пред Христом, как мы стоим пред миром, что распростерт у наших ног, и сказать Спасителю: «Тебе даю его». Дать можно лишь то, чем владеешь.

Я прошептал:

— Мир так прекрасен…

Старик широко улыбнулся. Пергаментная кожа его сморщилась так, что я даже испугался, как бы не порвалась.

Он проговорил:

— Бояне, Бояне…

Я даже вздрогнул — забыл, за кого он принимает меня. И, не дав ему договорить, спросил:

— Знаешь ли ты, кто такой Боян из Земена? Покойный Старец сказал мне, что знает.

Он отрицательно покачал головой.

— Покойный Старец — душа его ныне на солнце, в ожидании, когда Господь призовет его — сказал тебе, что знает, как погиб Боян из Земена. Голуби принесли весть о том, что брат наш назвал это имя перед тем, как прыгнуть в огонь. Наши братья видели и слышали это. Но ни я, ни Старец не узнали, кем был тот брат наш.

Я сказал ему:

— Я был там. И видел его — в первый и последний раз.

Он произнес со вздохом:

— Ты видел его смерть и взял его имя. Иногда Совершенные, после обряда утешения, берут себе новое имя и носят его до смертного своего часа. Я не спрашиваю тебя, кем был ты. Но знай — ты взвалил на себя тяжкую ношу.