Странный рыцарь Священной книги

Доминиканец встретил весть о смерти Иннокентия спокойней, чем я. Сказал мне:

— Не бойся за свои дукаты. Кто бы ни взошел на папский престол, камень упадет с души его, когда узнает, что Тайная книга богомилов в наших руках.

Я подумал: да, и новый папа способен привязать тот камень к моим ногам, и приказать бросить тело мое в Тибр. Однако вслух сказал другое:

— Попроси тысячу золотых и за меня. Ведь святой престол должен мне пять тысяч.

Он состоял в переписке с епископом Солунским. И сказал мне:

— Ты получишь их в Риме.

Я на это ответил:

— Не совестно тебе просить за бренное твое тело мешок золота? Доминик, святой отец твой, запрещает тебе владеть даже парой сношенных сандалий.

Он возразил:

— Выкуп этот — за душу мою. Я хранитель про́клятой Книги. Святой отец Доминик перед отъездом моим напутствовал меня такими словами: «Возвратись с этой Книгою и станешь одним из двенадцати учеников моих».

Итак, Доминиканец считал себя хранителем Книги. А Доминик выложил бы за нее золото, когда рак на горе свистнет. Он своими руками порвал дарственную грамоту Болонского монастыря, ибо не дозволял ордену называть своими даже ложки, которыми монахи ели.

Надо было бежать. Вместе с Книгой.

Я написал Оттону де ла Рошу — владельцу Роша, что в двух часах езды от Безансона. Ныне барон Оттон правит в Солуне, а перед тем получил во владение Афины, Аргос и Нафплион. Когда мы с Пэйром проезжали через Солун, я тайно передал ему письмо кардинала Уголино ди Сеньи. Барон был любимцем Святого престола и знал о поручении папы. Я писал ему, что исполнил то, ради чего отправился в дальний путь. И просил еще сто золотых для своего оруженосца Влада. Вот только не знал я, не сочтет ли барон, что коль скоро папская воля исполнена, проще будет оставить меня в плену у пиратов.

Пират прочитал наши послания — в отличие от Симона де Монфора он умел читать — и, слава Богу, остался доволен. Он знал барона Оттона и надеялся получить золото.

2

Надеялся на это и я.

У самого берега было построено укрепление — не назову его крепостью, но и простым укреплением не назовешь. Сначала на возвышении воздвигли каменную двухъярусную башню, затем обнесли ее оградой из вбитых в землю дубовых стволов, в два человеческих роста высотой. С наружной стороны ограды навалили ветки терновника, словно для того, чтобы ее поджечь, а внутри соорудили деревянные леса и проложили высокий дощатый помост, так что верхушки стволов доходили защитникам крепости до пояса. Всех нас — меня, Влада и Ладу, Доминиканца, рабов-богомилов, пленных куманов — держали взаперти в этом деревянном загоне. Посередине, в башне, разместились с десяток пиратов. Оттуда, с верхней площадки, им были видны море и далекие горы. Мы же, пленники, видели только небо — в то лето белое, раскаленное и безжалостное.

Никогда не забуду тамошних мух. Тучи, полчища мух, точно черный дым над пожарищем, и в этом дыму зелеными искорками — мясные мухи. И зловоние — пираты позволяли пленникам выносить ведра с нечистотами, но воды хватало лишь на то, чтобы утолить жажду. А когда вечером дул с моря благословенный ветерок, он приносил с собою невыносимый смрад смерти и тления с пиратской галеры, где заживо гнили прикованные к веслам невольники. Иногда — точно капли дождя на потрескавшиеся от жажды губы — издали доносились звуки лютни Ясена. Нет, не Ясена — Пэйра.

Рабы-богомилы лежали, только одна старуха — высохшая и безобразная, как ведьма из сказок, — дни, а может, и ночи напролет стояла стоймя и без устали бормотала что-то.

Лада часто подходила к ней и стояла молча — молодость рядом со старостью, красота рядом с уродством. Я сказал Владу:

— Хорошо бы Лада стала такой, как она!

Он взглянул на меня с немой обидой, даже возмущеньем. Я объяснил:

— Я пожелал ей долгой жизни.

Первые дни я сидел поближе к богомилам — туда падала утренняя тень — и смотрел, как они встречают солнце. Потом Доминиканец, Влад и я перебрались к стене напротив, так что теперь башня заслоняла нас от стада рабов. Лада днем сновала среди богомилов, ночью спала подле нас.

Под вечер, когда становилось прохладней, приходили пираты, уводили из стада богомилов женщин, детей, иногда и мужчин — подобно тому, как волки утаскивают из стада овец. Но всего ужасней было то, что их потом возвращали — искалеченных, окровавленных, полуживых. Тогда звучал голос старухи-старейшины, она не проклинала палачей, а наставляла несчастных не противиться им, ибо тело человеческое всего лишь дьявольская темница для души. Позже пираты принялись глумиться над рабами и в самой башне, а они, надо признаться, умели исторгать из своих жертв страдальческие вопли. Даже из богомилов, ведь богомилы все же люди…