Странный рыцарь Священной книги

Может, и вправду был он из рода Вентадорнов? Говорил, как иноземец, а в нашем замке все говорили на провансальском, как на своем родном французском — земли наши граничили с Северным Провансом, разделяла их одна лишь гора. Спрашивал я, расспрашивал — ни один из Вентадорнов не сражался на стороне альбигойцев. Так, не желая того, получил я вести о родном замке… И стал еще более одинок.

Понял я, что рассудок мой, теряясь в рассуждениях и догадках о буквах и именах, пытается бежать самого воспоминания о Бояне. Вроде бы человека искал, а, по сути, только размывал его образ, как рука, стараясь обновить запыленную и выцветшую стенопись, стирает ее.

Да, никогда не узнать мне настоящее имя человека, прыгнувшего в огонь. Но человек этот существовал! И теперь он живет только во мне.

Здесь все знали меня как Анри. А что из Вентадорнов — я не говорил. В Тулузе были сотни рыцарей, в город вошел и Роже Бернар из Фуа. Симон де Монфор осадил Тулузу, завоевал и Нарбоннский замок, который теперь в самом городе. Странное было время — когда Тулуза отправила своих посланцев к Симону, их тут же заковали в цепи. А епископ Фулкон — тот, что заковал посланцев, злейший враг Тулузы, расхаживал по городу и уговаривал тулузцев сдаться. Французские отряды стояли даже у церкви Святого Этьена. Рыцари Симона, закаленные в боях и турнирах, с презрением рубили горожан, которые подставляли себя их мечам. Однако в конце концов французам пришлось укрыться в храме, спасаясь от храброго и яростного народа. Симон и его сподвижники сравняли стены Тулузы с землей, но тулузцы отстроили их заново — нигде не бывало более искусных и знатных землекопов и каменщиков. Здесь трудились в поте лица графы и рыцари, торговцы и ткачи, женщины и дети.

Странное был время. Странным казался себе и я — родившийся заново Анри. Я не сражался — на чьей стороне мне было сражаться?

Я сидел на бревнах, пахнущих свежесрубленной сосной. И смотрел. Французы занимали высоты около Тулузы, поросшие снизу доверху бесценными виноградниками, из коих уже вытекло вино и золото города. Прелестные пригородные домики пестрели по склонам холмов, тонувших в зелени грецкого ореха, миндаля и каштанов. Каждое утро, после мессы, из стана французов выходили отряды, вооруженные топорами и мотыгами. Они выкорчевывали виноградную лозу и деревья, разрушали до основ дома. За три месяца на моих глазах этот райский уголок — обустроенный и возделанный с такой любовью и трудом — превратился в пустынный брег.

Смотрел я и думал. Когда был я только Бояном в деревне еретиков, я был по-своему счастлив. Я был спокоен и безмятежен, как сильный, девственный лес. Сейчас я был только Анри. В сердце моем царила разруха, как в растоптанной и изуродованной Тулузе. Душа мерцала, как свеча в покинутом, пустом доме. Я был истощен, как после тяжелой болезни. Говорят, такое состояние присуще тому, из кого был изгнан злой дух. Как сказано в Евангелии? «Когда нечистый дух выйдет из человека, он бродит по безводной пустыне, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным».

Тогда на стену ко мне поднялись двое и сели рядом на камни. Они спросили:

— Ты — Боян из Земена?

Я признался:

— Я.

Зачем я снова назвался Бояном? Не знаю. Но с тех пор я провел достаточно бессонных ночей, чтобы ответить себе на этот вопрос. Затем, что Бояну предстояла дорога, затем, что были люди, которые шли этой дорогой за ним и рядом с ним. Но ведь Анри мог присоединиться к крестоносцам? Там он занял бы место в самом низу — ну, пусть не внизу, но посредине — той пирамиды, где на вершине стояли папа и король. Надо мною, Анри де Вентадорном, должен был стоять мой сюзерен, который, в свою очередь, был чьим-то вассалом. У богомилов не было сюзеренов и вассалов, не было епископов, архиепископов, кардиналов, легатов — все были равны меж собой. И еще, еще — мне по-прежнему хотелось доказать Бояну, что я чего-то стою, и что я даже лучше него. Разве я уже не доказал этого?..

Старший из тех, кто подошли ко мне, сказал:

— Брате, ты избран до скончания жизни своей быть Хранителем Тайной книги. Прилетели голуби из болгарской общины-матери, и велено было нам найти тебя. Книга взывает к тебе.

5

Так возвратился я под ярмо Священной книги. Долг повелевал мне хранить ее ценой жизни своей и других. Запрет богомилов — не посягать на жизнь живого существа — был снят с меня. И я убивал. Преследовали Книгу — то бишь, меня — как не преследовали самого кровожадного оборотня-людоеда. Но вскоре половина моих преследователей, встретившись со мной лицом к лицу, разбежались. Другая половина, ослепленная алчностью или же религиозной нетерпимостью, а порой и неуемной гордыней, стремилась во что бы то ни стало победить «Рыцаря Священной книги» — именно так стали меня называть. Эти люди умирали.