Странствие Кукши. За тридевять морей

Костыга с Карком покидают княгинин терем и в темноте крадутся к Вадиному дому. Печерьские собаки знают обоих рабов, однако, слыша их шаги, заливаются лаем, потому что каждой из них не раз перепадало и от Костыги, и от Карка. Но это не страшно – на собачий брех никто не обращает внимания, ведь собаки по ночам чаще всего брешут попусту, от скуки. Хотя лучше бы все же не брехали…

В Вадимом доме дверь не запирается. Вада обходится без щеколд и засовов – от того, кого она боится больше всего на свете, запорами не спасешься. Костыга с Карком не знают, кого боится Вада, зато хорошо знают, что запора в ее доме нет: они, когда надо, ходят к ней лечиться, а Карк совсем недавно ходил к ней за снадобьем от прострела[179].

Дверь затворена неплотно, сквозь щель пробивается свет. Девушка, как и многие, оставляет горящим жировой ночник, чтобы в случае какой-либо надобности не шариться в темноте, да и утром с готовым огнем печь быстрее растоплять.

У Вады чуткий сон, она просыпается, едва Костыга и Карк, толкнув дверь, входят в дом. Вада садится на постели и с ужасом глядит на вошедших. От того, что оба ей знакомы, еще страшнее. Они пришли явно не за лекарствами!

– Что вам нужно? – спрашивает она сдавленным, едва слышным голосом.

– Тебя нам нужно! – глумливо отвечает Костыга и шагает к ней.

Вада силится закричать и не может. Костыга хватает ее за горло и, оглянувшись, говорит Карку:

– Подержи ее!

Карк, словно клещами, стискивает Ваде руки выше локтей. Костыга достает из мешка паклю, левой рукой разжимает ей рот, а правой – забивает его паклей. Они, как велела княгиня, снимают с Вады исподнюю рубаху и надевают на нее дневную, подпоясывают девушку поясом с ножом и гребнем, а на голову ей надевают золотой венчик. Перстенек же, о котором упоминала княгиня, и так у нее на пальце. После этого Ваде связывают руки.

– Не забыть бы чего, – бормочет Костыга, – надо все в точности, как велела княгиня…

В мучительной задумчивости он чешет в затылке, а взгляд его словно приклеился к золотому венчику.

– Что ж теперь-то? – беспомощно вопрошает он.

– Теперь в мешок ее, – подает голос Карк.

– Ах, да, в мешок! – с облегчением отзывается Костыга.

На Ваду надевают мешок.

– Погоди, не завязывай, – спохватывается Костыга и стягивает с Вады мешок.

– Зачем добру пропадать, – хохотнув, говорит он и снимает с Вадиных волос венчик. – А ты возьми перстенек!

– Что ты! – испуганно возражает Карк. – Княгиня не велела ничего брать!

– Так ведь не узнает!..

Карк колеблется.

– Вот какой ты друг! – обиженно гнусавит Костыга. – Я возьму венчик, а ты перстенек не возьмешь, а сам после пойдешь и донесешь княгине, что я ее ослушался?

– Что ты, Костыга, ничего я не донесу! Клянусь Волосом!

– Да-а, не донесешь! – продолжает гнусавить Костыга. – Знаю, как ты не донесешь…

И вдруг злобно рыкает:

– Бери перстенек, коли ты мне друг!

Карк сдергивает с Вадиной руки перстенек и примеряет его, он не лезет ему даже на мизинец.

– Не важно, – дружелюбно говорит Костыга, – ты ведь не собираешься его носить! Спрячь его. Эх, дураки мы были – ничего не взяли у Красавы! Ладно, больше уж не будем дураками…

На них только драные шапки, не имеющие названия, да холщовые рубахи до колен, подпоясанные веревками. Карк прячет перстенек под шапку, а Костыга повязывает веревку под рубаху, на голое тело, и цепляет на нее Вадин венчик. Теперь они снова надевают на Ваду мешок, и Карк завязывает его в ногах.

– Не особо затягивай узел, – говорит Костыга, – на берегу все равно развязывать – камень класть…

Карк закидывает мешок на плечо, они наугад шагают из дома в темноту и почти наощупь направляются к северо-восточной городской стене. Мало-помалу глаза их привыкают к темноте и они начинают двигаться увереннее, хотя и не перестают то и дело оглядываться и замирать. Поднявшись на гульбище, идущее по верху стены, они бросают Ваду за пределы города, привязывают к заборолам веревку и спускаются сами.

Вне города они идут уже спокойнее и быстрее. На всякий случай Угорьско обходят стороной. Дойдя до обрыва, они швыряют Ваду вниз, чтобы зря не тащить ее, хотя ноша, правду сказать, и не тяжела. Лодка, как и говорила княгиня, на обычном месте. Сбежав вниз, они находят подходящий камень и кладут его в мешок к неподвижной девушке.

– Не шевелится! Убилась, верно, когда со стены упала, – говорит Карк, старательно завязывая мешок.

Положив мешок с девушкой на дно лодки, они веслом отталкиваются от берега, и течение подхватывает лодку…

…Наутро кому-то понадобились Вадины снадобья, но Вады дома не оказалось. Не появилась она ни в этот день, ни в другие дни… Все решили, что она собирала где-нибудь в лесу свои травы и ее задрал зверь. Кияне сильно скорбели, ведь была она последняя в роде Киевичей, к тому же слыла искусной врачевательницей и никому не отказывала в помощи.

Князь Оскольд с дружиной справил по последней Киевской княжне тризну, но курган пока насыпать не стали, надеясь что где-нибудь отыщется ее тело.

Могучий Оскольд ходит, как тень, с ним боятся заговаривать…

А Костыга с Карком через несколько дней после тризны уже не овчары, а конюхи…