Странствия Шута

— Я не уверена, — ответила я и посмотрела на затянутое облаками небо.

Шан огляделась, а потом, почти наугад, сказала:

— Мы пойдем туда.

— А если так мы забредем в глубину леса и умрем там от голода и холода?

Она посмотрела на меня.

— Лучше это, чем снова попасть в их руки. Если хочешь пойти по следам наших саней и проверить, не найдут ли тебя, будь любезна. А я пойду так.

И она пошла. Через вздох я двинулась за ней. По неровной тропе, которую она делала, идти было легче, чем по рыхлому снегу. Путь, выбранный ею, привел нас на холм, потом вниз, все дальше от лагеря наемников, и какое-то время казалось, что все хорошо. Пока мы шли, холм становился все круче, а кусты — более густыми.

— Внизу будет ручей, — предположила я.

— Может быть, — согласилась она. — Но сани здесь не пройдут, и вряд ли смогут пролезть лошади.

Прежде чем мы достигли дна, наклон стал слишком крутым, и несколько раз мы просто скатывались вниз. Я боялась, что один раз покатившись, мы упадем в воду, но на дне мы нашли только узкий, почти полностью скованный льдом ручеек. Озерца открытой воды мы легко перепрыгивали. Они напомнили мне о жажде, но я не стала трогать ледяную воду, а съела еще одну горсть снега. Казалось, я тащу на себе целую палатку, таким тяжелым стал мой плащ. На его подоле собрался большой сугроб, утяжеляя мою ношу.

Шан повела нас по тропинке, двигаясь против течения, пока не нашла пологий склон, по которому можно было подняться на другой берег. И хотя это был легкий подъем, дался он нам тяжело, а ежевика на этой стороне ручья оказалась ужасно колючая. Забравшись на крутой берег, мы обе вспотели, и я распахнула воротник плаща.

— Я такая голодная, — сказала я.

— Не говори об этом, — посоветовала она, и мы двинулись дальше.

Когда мы поднялись на второй холм, голод начал рвать меня изнутри, будто я проглотила кошку. Я стала слабой и злой, потом меня затошнило. Я постаралась стать волком. Оглядев белый простор, я попыталась найти что-то, что могла бы съесть. Холм был чист, летом здесь, наверное, пасли овец. Ни одного кустика травы не выглядывало из-под снега, и ничто не могло укрыть нас от гуляющего здесь ветра. Если я увижу мышь, подумалось мне, я поймаю и съем ее целиком. Но мышей не было, и бесполезная слеза проложила дорожку по моей щеке. Соль обожгла холодную потрескавшуюся щеку.

Это пройдет,

еле слышно прошептал Волк-Отец.

— Голод пройдет? — удивилась я вслух.

— Да, пройдет, — к моему удивлению откликнулась Шан. — Сначала ты очень голодна. Потом тебя тошнит, но рвать нечем. Иногда ты чувствуешь слабость. Или злость. Но если ты продолжаешь идти, голод исчезает. Со временем.

Я с трудом тащилась позади нее. Она провела меня через скалистую вершину холма, а затем вниз, в лесистую долину. Когда мы дошли до деревьев, ветер утих. Я зачерпнула немного снега, чтобы смочить рот. Губы потрескались, и я старалась не лизать их.

— Откуда ты знаешь о голоде?

— Когда я была маленькой, — равнодушно ответила она, — если озоровала, дедушка отправлял меня в спальню без ужина. В твоем возрасте я считала это самым ужасным наказанием из всех, потому что у нас в то время был великолепный повар. Его обычные обеды были лучше, чем самый изысканный пир, который ты когда-либо пробовала.

Она потащилась дальше. Холм был крутым, и мы пересекли его наискосок. На дне она повернула, чтобы пойти вокруг, а не карабкаться на следующий засыпанный снегом холм. Я была благодарна ей, но не могла не спросить:

— Мы пытаемся найти дорогу домой?

— Со временем попробуем. А сейчас я просто хочу как можно дальше убраться от похитителей.

Я хотела вернуться в Ивовый лес. Хотела, чтобы каждый шаг приближал меня к дому, к теплой постели и куску хлеба с маслом. Но мне не хотелось ползать по заснеженным холмам, и поэтому я промолчала. Вскоре заговорила она.

— Но я никогда не была очень голодна в доме дедушки. Вот после того, как они умерли, и меня отправили жить к матери и ее мужу — да. Если я говорила или делала то, что ее муж считал грубостью, он отправлял меня в мою комнату и запирал. И бросал меня там. Иногда на несколько дней. Однажды я подумала, что умру там, поэтому на третий день выскочила из окна. Но это было зимой, и внизу, на кустах, было много снега. Я поцарапалась, насадила синяков и десять дней хромала, но это меня не убило. Мать забеспокоилась. Не за меня, а о том, что скажут ее друзья, если я умру. Или просто исчезну. Она собиралась отдать меня замуж. Один жених был старше моего дедушки, старик с мягкими мокрыми губами, который смотрел на меня как на последнюю сладость на тарелке. У другой семьи был сын, не желавший женщин, но готовый жениться, лишь бы родители оставили в покое его и его друзей.