Странствия Шута

Народ попроще думает, что люди Древней крови могут разговаривать с любым животным. Это не так. Уит — это взаимный обмен идеями, обмен мыслями. Некоторые существа более открыты, чем другие: бывают кошки, не только болтающие с кем угодно, но и жалующиеся, ворчащие и пристающие совершенно безгранично. Даже люди с очень слабым Уитом ловят себя на том, что открывают двери до того, как в них поцарапается кошка, или зовут ее, чтобы поделиться вкусным кусочком рыбы. Будучи много лет связанным с волком, я строил свои мысли в виде узора, который, как я верил, сделал всех волков открытыми для меня. Время от времени со мной разговаривали собаки, волки и даже лисы. Я разговаривал с ястребом, когда меня попросила его хозяйка. С одним маленьким, но бесстрашным хорьком. Но ни один из нас не может просто нацелиться мыслью на существо и ждать, что его поймут. Я пытался это обдумать, но Уит слишком быстро становится личной связью. И у меня не было никакого желания развивать такую связь с этой птицей. Поэтому я обратился к ней словами:

— Ты выглядишь гораздо лучше, чем в прошлую нашу встречу. Хочешь, чтобы я открыл окно?

— Ночь, — ответила она, и я поразился, как ясно и как уместно оно прозвучало. Я слышал птиц, обученных речи, но они просто бессмысленно и вразнобой повторяли обычные человеческие слова. Ворона прошла через комнату и посмотрела на окно, прежде чем взлететь и усесться на сундук для одежды. Я не следил за ней. Немногие дикие животные удобны в этом. Вместо этого я осторожно прошел мимо и открыл окно.

В комнату ворвались ветер и холод: в последние несколько дней штормы поутихли, но облака обещали сегодня сильный снегопад. Мгновение я стоял и смотрел поверх стен замка. Прошло уже много лет с тех пор, как я смотрел отсюда. Лес отступил. Я видел фермерские домики там, где раньше были только овечьи пастбища, и пастбища там, где были леса, а за ними — огромные вырубки. Мое сердце замерло: там, где мы с волком охотились, теперь паслись овцы. Мир изменился, и почему-то благополучие людей всегда приводит к изгнанию диких животных и диких уголков. Глупо, наверное, чувствовать грызущее сожаление о том, что было, и, возможно, чувствовали это только те, кто жил и в мире зверей, и в мире людей.

Ворона взлетела на подоконник. Я осторожно отступил назад, освобождая ей место.

— Прощай, — произнес я и стал ждать, когда она улетит.

Она склонила голову и посмотрела на меня. Потом быстро, по-птичьи, снова повернула голову и огляделась. И, распахнув крылья, она вернулась в комнату и с грохотом приземлилась на мой поднос с завтраком. Расставив широко крылья, будто напоминая мне, она отчетливо произнесла:

— Белый! Белый!

И не колеблясь схватила и проглотила кусочек бекона. Чуть поклевала хлеб и, встряхнув его, рассыпала по полу. Мгновение смотрела на него, потом с грохотом начала клевать кувшин с яблочным компотом.

Пока она трепала мой завтрак, я взялся за дорожную сумку лорда Фелдспара. Да, Чейд хорошо снарядил его. Я нашел бутылку чернил и гусиное перо. Подумав немного, я очистил стол, перевернул перо, обмакнул его конец в бутылку с чернилами, и внимательно рассмотрел результат. Это сработает.

— Ворона. Иди сюда. Я нарисую тебе черный.

Она уронила кусок сала, который пыталась разорвать.

— Белый! Белый!

— Никаких белых, — сказал я ей и Не белый, сосредоточил на ней Уит.

Она склонила голову и уставилась на меня ярким глазом. Я ждал. С грохотом опрокинув ложку, она снялась с подноса и попрыгала ко мне.

— Распахни крылья.

Она не двигалась. Я медленно развел руки в стороны.

Открой. Покажи белый.

Понять, что от тебя хотят — не значит сразу же довериться ему. Она попыталась. Она распахнула крылья. Я попытался промокнуть их черным, но она забилась и забрызгала чернилами все вокруг. Я попробовал еще раз. Работая, я разговаривал с ней.

— Я понятия не имею, останется ли это после дождя. Или ветра. Или не слипнутся ли перья. Открой их. Нет, оставь их открытыми. Пусть высохнут чернила. Вот так!

К тому времени, когда я начал работу над вторым крылом, она уже больше помогала мне, чем мешала. Мои руки и переписка были закапаны чернилами. Я закончил со вторым крылом и вернулся к первому. Теперь мне нужно было объяснить ей, что пора окрасить и нижние стороны ее крыльев.

— И сохни! — предупредил я ее, и она замерла с распростертыми крыльями. Затем слегка встряхнула ими, приводя в порядок, и я с удовольствием заметил, что брызг почти не было. Сложив крылья, теперь она выглядела обыкновенной черной вороной.

— Нет белых! — сказал я ей.

Она повернула голову и пригладила перья. Совершенно довольная моей работой, она резво запрыгала в середину тарелки.

— Я оставлю для тебя открытым окно, — сказал я и ушел, оставив ее приканчивать мой завтрак.

Дверь за мной захлопнулась. То что сказал когда-то Чейд, было правдой: открытое окно и открытая дверь создавали потрясающий сквозняк в комнате.