Страшные сказки для дочерей кимерийца (СИ)

Более того — все, что только могло гореть, еще ночью собрали со всей возможной тщательностью и перетащили поближе к кольцевому лагерю. А как только развиднелось, Сай опять послал своих соколов — подбирать то, что в ночной суматохе пропустили.

Это была неплохая идея — возвести в некотором отдалении от Башни, на таком расстоянии, чтобы невозможно было рассмотреть в деталях и подробностях, великое множество походных шатров из подручных материалов. Создавая тем самым у обитателей Башни впечатление, что осадила ее настоящая многотысячная армия, с которой шутки плохи, и лучше бы пойти на переговоры.

Костры, в великом множестве разведенные по периметру окружившего Башню кольца, служили той же цели, а дым и огонь не давали толком рассмотреть, что же происходит там, за линией костров. Вот и рыскали все, свободные от вахты по поддержанию огня, в поисках топлива для него же.

Больше-то все равно делать ничего не оставалось…

— Ну и как?

Можно было бы и не спрашивать — подошедший Квентий раздосадовано сплюнул прямо в костер. Ощерился:

— Бесполезно! Перед самой рванью он выл и корчился, словно безумный, а сразу за ней лишился чувств и стал задыхаться, точно выброшенная на песок рыбина. Пришлось обратно тащить, хорошо еще, что веревку длинную привязали… Да и то — откачали с трудом.

Рванью неширокую полосу красно-черного песка, замыкавшую башню в неровный круг, еще ранним утром Сай обозвал. Присвистнул длинно, как только хоть что-то разглядеть сумел, и тут же и обозвал. Название прижилось. Действительно, как же еще называть эту странную полоску, на которой вроде бы обычный красно-черный песок не лежит ровными и привычными барханами, а словно бы разорван и раздерган на многочисленные мелкие кучки-комочки? Словно и не песок это вовсе, а накипь на малосъедобном вареве нерадивой кухарки! Рвань, да и только!

Изможденный старик, единственный выживший из Ахлата, утверждал, что через эту полосу внутрь не способен пройти ни один мужчина. Только Жрицы и их служанки имеют право свободно входить и выходить за пределы Рубиновой Башни. Мужчина же оказаться внутри Башни может одним единственным способом — для этого ему надобно там родиться. А выйдя — вернуться уже не сможет.

Сперва старику не поверили, посчитав его либо лгуном, либо безумцем. Но старик клялся, что это воистину так, и что ни один мужчина не может попасть в башню снаружи живым. Более того — даже просто подойти к ее подножию не сможет. Он плакал и кричал, что отдал бы все сокровища подлунного мира за возможность вернуться, потому что сам он был оттуда, из этой проклятой всеми богами Рубиновой Башни.

Он был сыном какой-то давно уже, наверное, скончавшейся от старости младшей жрицы, и провел в Башне почти два десятка восхитительнейших зим, прежде чем был изгнан за какое-то теперь уже всеми давно позабытое прегрешение.

Впрочем, если вспомнить рассказы Закариса о своей незабвенной сестренке, то мамаша этого дряхлого безумца с клочковатой седой бороденкой до сих пор вполне могла пребывать в добром здравии, да и выглядеть при этом — куда моложе собственных внуков.

Конан поверил старику сразу, как только чуть рассвело.

Слишком уж уверенно вели себя обитатели упрятанной в скалу башни — никакой тебе суетливой паники, никаких спешных приготовлений к отражению вполне вероятной атаки. Несколько молоденьких служанок даже довольно долгое время торчали на нижнем балконе, до которого разве что самый ленивый и слепой на оба глаза лучник дострелить не сумеет. А этим хоть бы что — торчали себе, разглядывая сверху воинов, хихикая да шушукаясь, пока властный окрик откуда-то из недр Башни не загнал их обратно внутрь.

Но и потом в окнах нет-нет, да мелькали светлые пятна чьих-то лиц. Не испуганно мелькали — скорее, любопытствуя. И Конан мог поклясться — хотя, конечно, с такого расстояния не разглядеть, — что на лицах этих улыбочки самого ехидного свойства.

Не боялись обитатели этой Башни атаки конановских молодчиков. Совсем не боялись.

Они даже не стреляли в тех, кто попытался подойти к основанию башни вплотную. И расплавленную смолу на головы наглецам не лили. Хихикали только втихаря, наблюдая сверху, как буквально в шаге от полосы рваного песка ноги наглецов сами собой начинают выписывать разнообразные кренделя, отказываясь нести своих хозяев вперед. Куда угодно, в любую сторону, можно даже сразу назад — но только не вперед.

Саевские соколы были ничуть не менее упрямы, чем конановские драконы. И отступать никто из них первым не собирался. Понаблюдав за их бестолковыми попытками с хороший поворот клепсидры, Конан сам прекратил это безобразие приказом.

Больше всего в бессмысленности этих попыток его убедило то обстоятельство, что за все это время сверху не прилетело ни одной стрелы — более того, никто даже не удосужился вылить на головы атакующим содержимое ни одного ночного горшка! Да и лиц в окнах существенно поубавилось — обитателям замка явно прискучило однообразное развлечение.