Страсти и другие рассказы

Около девяти часов начали собираться писательницы. Одну из них, восьмидесятилетнюю Миру Ройскес, я помнил еще по Варшаве. Ее лицо было покрыто бесчисленными морщинками, но глаза оставались живыми и ясными, как у девочки. Мира Ройскес опубликовала книгу под названием «Человек добр». Она принесла Перл торт собственного приготовления.

Матильда Фейнгевирц, маленькая, ширококостная, с огромным бюстом и лицом польской крестьянки, писала любовную лирику. Ее вкладом была бутылка сиропа, чтобы поливать ханукальные латкес[8].

Берта Козатская с выкрашенными в морковный цвет всклокоченными волосами сочиняла мелодраматические романы. Ее героинь, местечковых девушек, оказавшихся в большом городе, сначала соблазняли, потом доводили до занятия проституцией, а затем и до самоубийства. Перед ее приходом Перл Лейпцигер успела поклясться мне, что Берта все еще девственница. Берта Козатская принесла бабку, и Борис Лемкин сразу же съел половину, громогласно уверяя, что только святых в раю потчуют такими деликатесами.

Самой тщедушной во всей этой компании была «товарищ» Цловак, крошечная старушка, игравшая — как утверждалось — видную роль в революции 1905 года. Ее мужа, Фейвла Блехера, повесили за покушение на жандармского офицера в Варшаве. Сама Цловак была специалисткой по изготовлению бомб. Она подарила Перл шерстяные чулки, какие носили варшавские гимназистки пятьдесят лет тому назад.

Последним пришел Гарри. Он принес Перл бутылку шампанского в две кварты, как велел Борис. Гарри был высокий, худой, с длинным веснушчатым лицом и шевелюрой соломенного цвета без единого седого волоса. Он был похож на ирландца. На нем были котелок, галстук-бабочка и демисезонное пальто. Не успел Гарри войти, Борис заорал:

— Где утка?

— Я не достал утки.

— Что, во всем Нью-Йорке не осталось ни одной утки? Что, на всех уток мор напал? Или, может быть, их депортировали обратно в Европу?

— Борис, я не нашел утки.

— Ну что ж, придется обойтись. Я проснулся сегодня утром с диким желанием полакомиться жареной уточкой. Эх, если бы у меня было столько миллионов долларов, сколько сегодня в Нью-Йорке продавалось уток!

— Что бы вы делали с такими деньгами? — спросил я.

— Купил бы всех уток Америки.

Хотя Перл жила не на главной улице, время от времени до нас доносилось гудение рожков. Матильда Фейнгевирц включила радио, и нам сообщили, что на Таймс-сквер по случаю Нового года собралось около ста тысяч человек. Было также предсказано возможное число дорожных происшествий. Борис Лемкин уже начал целовать Перл и других женщин. Он наливал себе одну рюмку за другой, и чем краснее делалось его лицо, тем белее казались его волосы. Он хохотал, хлопал в ладоши и пытался заставить танцевать изготовительницу бомб товарища Цловак. В какой-то момент он оторвал Перл от пола, и она закричала, что он порвет ей чулки.

Все это время Гарри сидел на диване тихий и трезвый с серьезным видом слуги, присматривающего за своим господином. На мой вопрос, давно ли он знает Бориса, он ответил:

— Мы вместе ходили в хедер.

— Он выглядит на двадцать лет старше.

— В моем роду не седеют.

Зазвонил телефон. Перл сняла трубку и начала говорить нараспев по-варшавски:

— Кто это говорит? Что? Вы что, меня разыгрываете? А? Я не ясновидящая.

Вдруг она посерьезнела:

— Да, я слушаю.

Бориса в этот момент в комнате не было. Он ушел в ванную. Женщины обменялись любопытными взглядами. Перл молчала, но ее лицо выражало попеременно то удивление, то гнев, то презрение, а в глазах то и дело вспыхивали искорки смеха. Прежде чем стать писательницей, Перл немного играла в еврейском театре. Наконец она снова заговорила:

— Что, он малый ребенок, украденный цыганами? Человек в семьдесят лет, наверное, сам знает, чего хочет. Я его соблазнила? Извините меня, но, когда он ухаживал за вами, я еще в колыбели лежала.

Борис вернулся в гостиную:

— Почему так тихо? Вы что, здесь молитесь, что ли?

Перл прикрыла телефонную трубку ладонью:

— Борис, это тебя.

— Меня? Кто это?

— Твоя прапрабабушка восстала из могилы. Иди, возьми другую трубку в спальне.

Борис вопросительно посмотрел на Гарри и нетвердой походкой направился в спальню. У двери он оглянулся и послал Перл взгляд, в котором можно было прочитать немой вопрос: «Ты что, собираешься подслушивать?» Перл сидела на диване, прижав трубку к уху. Вскоре до нас донеслись приглушенные крики. Гарри нахмурил соломенные брови. Одни писательницы укоризненно качали головами, другие сокрушенно прицокивали. Я вышел в холл посмотреть картины: евреи, молящиеся у Стены плача; танцующие хасиды; книжники, изучающие Талмуд; невеста, которую ведут под хупу… Я открыл книжный шкаф, взял с полки книгу, оказавшуюся романом Берты Козатской, и прочитал сцену, в которой некий персонаж входит в бордель и встречает там свою бывшую невесту. Когда я поставил книгу на место, Борис вернулся в гостиную. Раздался дикий вопль:

— Я никому не позволю за мной шпионить! Я никому ничего не должен! Идите все к черту! Паразитки, идиотки, вымогательницы!