Страж

— Проводите благородного гостя в каюту, — приказал Маруф слугам. — Тысяча извинений, дон Мигель, я должен сообщить капитану о нашем прибытии, — и с поклоном катиб удалился. Слуги ревностно исполнили поручение. Каюта превзошла всяческие ожидания: чеканный золотой кувшин в половину человеческого роста казался там малозначащей деталью обстановки. И, конечно, там было предусмотрено место для слуги гостя…

Мигель с нетерпением ждал, когда же они останутся с Альмором наедине.

— Ну? И как это прикажете понимать? — вопросил он, на всякий случай — по-латыни.

— Где благодарности? — Альмор скрестил руки на груди, покосившись на дверь. — Где цветы и обьятия? Такой оплаты, мой скромный друг, ты не видел со дня собственного рождения и без моей помощи и не увидишь, проживи ты хоть до судного дня.

— А что за работа?

— Э нет, не буду портить тебе удовольствие. Расспроси сам. Тут есть пара затруднений. Ну, то есть для обычного специалиста. Не для великого дона Мигеля.

— Голову оторву!

— Маленький урок хороших манер, дон Мигель. Слугам отрывать голову полагается тихо, без криков, дабы не унижать свое достоинство. Достоинство здесь — первое дело, без него ты червяк, и ничего более. Как говорит господин Маруф — пыль под стопами. Под стопами… Сделай из этих слов поэму и посвяти донне Элене.

Тут послышались шаги, и Альмор замер в почтительной позе, успев напоследок показать своему новому господину язык.

Маруф ибн-Гассан вернулся в сопровождении невысокого круглого человечка, одетого в шелк, и представил своего спутника как Васифа аль-Атахию, капитана и владельца судна.

— Да будет известно вам, о мастер поиска сокрытого и утраченного, — перешел он сразу к делу, — что господин наш и повелитель, эмир Джаффар ибн-Малик аль-Ниср, что означает орел, гроза пиратов и диких черных эфиопов, пребывает в печали, и даже упоминания о его многославных победах не в силах ее развеять. Лишь тот, кто отыщет драгоценность, о коей недавно узнал эмир, развеет его печаль. Щедрость эмира известна даже в сих краях, и даже Бармекиды не могли бы сравниться с ним. Дошли до нас, о достославный дон Мигель, чьи глаза подобны соколиным, а мудрость затмевает многих великих мужей, слухи о вашем необычайном искусстве, и хотим мы испросить вашего участия в деле сем.

— Не соизволит ли пресветлый катиб пояснить мне, о какой драгоценности идет речь, и как получилось, что ее местонахождение неизвестно?

— Несомненно, мой благородный друг, но лишь после того, как по вашему слову «Властитель» покинет причал и направится к александрийскому маяку. Да не сочтет мой господин сие за неучтивость, но таков, а не иной приказ пресветлого эмира, я же лишь пыль под его стопами.

Мигель едва удержался, чтобы не фыркнуть, услышав про стопы. Собственно, какая разница, подумал он, что искать? Оплата явно будет достойной, и работа вполне в его стиле. Лишь бы не оказалось там каких-нибудь сторожей… Египет, Египет… Что там писал Плиний? Катоблепас ужасный… Нет, это, кажется, в верховьях Нила. А вдруг именно там… Тогда, решил про себя Мигель, разведывать путь будет мой слуга Альмор. Он меня в это втравил… От этой мысли сразу стало легко на душе.

— В таком случае, — Мигель принял самый достойный вид, какой мог, — пусть господин мой отдаст распоряжения рабам своим, и путь наш в Каир начнется.

— Да будет так.

Капитан удалился, так и не вымолвив ни слова.

— Да будет известно вам, мой господин, — продолжил Маруф, — что в городе Каире, где здравствует и правит пресветлый эмир, три года тому назад объявился некий суфий, называвшийся Дауд, сын Омара. Он совершал хадж, и как оказался в Каире, направляясь из Басры в Мекку — ведомо лишь суфийской мудрости. Удивительно же не это, а то, что прибыл он к нам с юга, то есть от истоков Нила…

Мигель с огромным трудом удержался, чтобы не сплюнуть через левое плечо. Это надо же!

— … и был он неизлечимо болен. Лучшие врачи по приказу эмира осмотрели его, и прописали дюжину дюжин лекарств, но ни одно не облегчило его страданий. Впрочем, он, будучи дервишем, казалось, и не испытывал страданий, зато один лишь взгляд на его язвы заставлял содрогаться правоверных. И мудрец скончался, но прежде побеседовал с пресветлым эмиром, и в сем кроется причина его печали. Ибо поведал мудрец о том, что многие мечтания эмира могли бы исполниться, если бы был в его руках один ларец, сокрытый в неведомом месте.

— Эмир, — продолжал Маруф, — был весьма удивлен, ибо не привык слышать от суфиев подобные речи. И у него при дворе есть учитель, суфий известный и почитаемый, о котором сказал поэт:

Где он проходит, цветы вырастают из камняНе чересчур высоко, ибо суфиев путь не таков.

— И этот суфий, Малик аль-Каззаз, проведав о сем, удалился на несколько недель размышлений. По завершении же сих раздумий вернулся он ко двору эмира и молвил:

«О пресветлый эмир! Стало мне ведомо, что истину рек шейх Дауд ибн-Омар, и сей ларец существует. Воистину не придется идти долее месяца, чтобы достичь места сего.