Страж фараона

День тянулся бесконечно. Ослы с унылым видом бродили вокруг лужицы, люди дремали, иногда просыпаясь и следуя за перемещавшейся тенью, а Семену приснился сон из прошлого, что было случаем редким — даже, можно сказать, невероятным. Привиделся первый его парашютный прыжок, только во сне он сверзился с небес с оружием, рюкзаком, но в древнеегипетском переднике, сандалиях и без парашюта. Потом автомат и рюкзак куда-то исчезли, и он очутился в знакомом академическом классе профессора Громова, который вел занятия по обнаженной натуре; профессор — сухонький, язвительный — подкатился к нему и подмигнул: «Ну-с, батенька мой, кого решили рисовать?» «Девушку, — ответил Семен, — но выбрать надо одну из двоих — Меруити или То-Мери. Посоветуйте, Петр Нилыч!» «Вам, молодым, все девушек подавай, — нахмурился профессор. — Еще и совета спрашивает, юный наглец! А не хотите запечатлеть ливийца? Очень полезно в плане анатомической подготовки!» Он кивнул на помост для натурщиков, где были разложены трупы с разбитыми головами и дротиками, торчавшими в ребрах. «Не хочу!» — выкрикнул Семен, схватил подставку с бумагой и ринулся из класса, но налетел на запертую дверь и вдруг заплакал. Странный то был плач: рыданий не слышно, и слезы из глаз не текут, а щеки мокрые.

Он очнулся. Техенна лил ему воду на лицо тонкой струйкой, Ако придерживал за плечи.

— Не лежи на солнце, господин, — ливиец помог ему встать. — Гнев Ра ужасен… Это в Та-Кем он бог, а здесь — демон, не ведающий пощады, как судьи загробного царства… Да и царство само неподалеку — прогуляйся днем в любую сторону, как раз и доберешься.

— Не богохульствуй! — прохрипел Нехси, приподнимаясь на локте. — Ра — благой бог, податель жизни!

Техенна лишь усмехнулся. Семен подошел к командиру стрелков, присел рядом под защитой большого валуна и бросил взгляд на небо — до заката оставалось часа четыре, но зной был все еще жесток.

— Ты веришь этому ливийцу, господин? — шепнул Нехси. — Не бросит ли он нас в песках? Не оставит ли на поживу змеям?

— Он не просто ливиец, а мой ливиец. К тому же Гибли, вождь племени, нанес ему обиду — что-то отнял, козу или жену. Поверь, Техенна этого не забыл.

С минуту Нехси размышлял, верить или нет. Потом зашептал снова:

— А что случится, когда мы придем в оазис?.. в этот… как его… Уит-Мехе?.. У нас семь десятков воинов, господин, а этих вшей — две сотни… а может, больше вдвое и втрое… не все ведь мужчины пошли в набег…

— Не числом воюют, а уменьем, — сказал Семен. — Справимся! Не будь пессимистом, начальник!

— Пеззи… кто? — не понял Нехси. — Кто такой пе-зи-ми, господин?

— Пессимист — тот, кто не оптимист. Один — как недозревший финик, другой — как перезревший.

— И в этом вся разница между ними?

— Не только. — Семен прищурился, размышляя, потом объяснил: — Ходит слух, что непотребства людские когда-нибудь разгневают богов, и они призовут живых и мертвых на Страшный Суд. Попугают нас, пожурят и скажут: попробуйте снова, живите, но не грешите. Для оптимистов это будет еще одна божественная милость, а по мнению пессимистов — милость последняя. Улавливаешь разницу?

Нехси погрузился в глубокую задумчивость, а Семен закрыл глаза и проспал до вечера.

Ночью они совершили короткий переход в два с половиной сехена, сначала — вдоль скального гребня, потом — по дюнам и песку и, наконец, по каменистому плато, которое, понижаясь, привело их в глубокую сыроватую котловину. Здесь был колодец с солоноватой водой и несколько пальм, кривых и хилых, но травы по-прежнему не нашлось, и вопли голодных ослов тревожили путников весь день. В дорогу выступили до заката — Техенна предупредил, что третий переход самый тяжелый и долгий, и к тому же придется идти по мелким острым камням, а затем — ущельем, прорезанным в скалах давно пересохшей рекой.

В этом извилистом каньоне пали два осла, а люди допили последнюю воду. Поднялось солнце, а они все шли и шли, закутавшись в накидки, петляя между известняковых стен, прорезанных трещинами, перебираясь через осыпи, подгоняя ревущих животных, спугивая змей и ящериц. Ра палил огнем, волны раскаленного воздуха накатывались на них, иссушая горло, выжимая последние капли влаги из обессилевших тел; поистине, они ощущали вкус смерти на своих губах. Семен двигался вслед за Техенной, шагал будто во сне, упрямо переставляя ноги, и десятки знакомых ликов кружились и маячили перед ним, выступая из скал, подбадривая или насмешливо гримасничая: Баштар с кривой ухмылкой на губах, бледный Рихмер, мертвец Софра, брат, простирающий к нему руки, Инени, творящий заклятья над статуэткой Тота, лица отца и матери, петербургских знакомых, Пуэмры с окровавленной щекой, Рамери, Хоремджета и одноглазого лысого Инхапи. Видения? Фантомы? Миражи? Чтобы прогнать их, он мотал головой, и перед ним появлялись Меруити и То-Мери — стояли обнявшись, как две сестры, глядели на него с любовью, манили к себе, подбадривали, улыбались…