Страж раны

…Он не терял сознания. После нескольких ударов, когда перед глазами уже плыло оранжевое марево, кто-то, очевидно все тот же мордатый, вновь облил Степу водой, и сознание немного прояснилось. По подбородку текла кровь — когда он успел прокусить губу, Косухин уже не помнил. Глаз он не открывал — так было легче.

— Чего молчишь, дурак? — в голосе Анубиса звенела насмешка, но Степе показалось, что тон стал менее уверенным. — Косухин, Степан Иванович, 1897 года рождения, из крестьян — трудно повторить? Итак, фамилия?

«Молчать!..» — повторил Степа, и вдруг сообразил, у кого лицо покрыто шерстью, а на руках приходится носить перчатки, чтобы скрыть когти. Правда, у Анубиса ни рогов, ни хвоста не имелось. Обыкновенный гад, вроде тех, что пытали его друзей в колчаковской контрразведке. Корчит из себя!… Анубис, чердынь-калуга!

Опять боль — и все мысли исчезли. В глазах стало черно, и на мгновение показалось, что он теряет сознание. Это было спасением — хотя бы на время. Анубис, казалось, понял его:

— Не надейся, Косухин. От тока сознания не теряют. Будешь мучиться, пока не изжаришься. Ну что, поговорим?

— Молчать… — Степа уже не понимал, что говорит вслух, — молчать…

Что-то слегка задело по лицу — боли он не почувствовал, вернее, эта боль не шла ни в какое сравнение с той, настоящей. Лишь потом Косухин сообразил — палач в маске ударил его хлыстом. Еще удар, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Степа с какой-то неведомой ясностью почувствовал — следующего удара сердце не выдержит. Но цепи внезапно ослабли. Косухин рухнул на пол, и на него вновь плеснули ведро воды.

— Дурак… — услышал он медленно-скучающий голос Анубиса. — Все равно заговоришь, сволочь…

Косухин, услыхав стон, удивился, затем понял — стонет он сам. Терять контроль было нельзя, и Степа постарался собрать остаток сил. Все-таки у них сорвалось! Каждая минута — выигрыш для Наташи и для белого гада, который получит свой пропуск к зеленому морю. Проще, конечно, умереть — сразу, чтобы не испытывать дальнейшего. Но даже сейчас умирать Косухину не хотелось. Он вдруг почему-то поверил, что все-таки выкрутится.

— А может, просто спятил?

— Если б спятил — пел птичкой!

— Но вы же обещали?

— Хотите сами попробовать?

Голоса доносились, как сквозь вату, но Степа узнал того, кто говорил с Анубисом. Гольдин… Пришел полюбоваться, упырь!… Между тем, секретарь ЦК гнул свое:

— Я всегда говорил, что не в восторге от ваших методов…

— Прикажете поить его чаем с лимоном?

— Нет. Но если он умрет, мы ничего не узнаем…

Степа насторожился. То, что сказал Гольдин, в общем, понятно, но Косухин все время помнил о Венцлаве и его полночных допросах. Мелькнула надежда — эти такого не умеют! Как бы подтверждая его слова, Гольдин негромко бросил:

— Сам не захотел. Поручил нам, а мы… Вот, кстати, ответ из Иркутска…

— Вот как? — в голосе Анубиса сквозило явное удивление. — Не понимаю…

— А вы и не должны понимать. Зовите Гонжабова. Если что — рискнем попробовать его способ…

— Ради этого мальчишки?

Гольдин не ответил, и через секунду хлопнула дверь. Косухин чуть приоткрыл глаза. Анубис был в комнате один. Он стоял у столика, где белели листы не написанного протокола, и читал какую-то бумагу. Момент был удачный. Будь у Степы немного сил, он бы рискнул — несмотря на цепи — достать Анубиса. Но каждый мускул, каждая клетка тела были заполнены болью. Оставалось одно — думать, тем более, голова вновь стала ясной, и мысли отливались, одна за другой — четкие и логичные.

«Сам», который «не захотел», поручив палаческую работенку этим гадам — вероятно, тот самый сладкоголосый любитель политбесед. Гонжабов — что-то неизвестное и, похоже, не лучше Анубиса. А вот из Иркутска, видать, подал весточку товарищ Чудов. Интересно, что там могло быть такого удивительного? Заступается, что ли? Мысль показалось почему-то забавной. Сюда бы Прова Самсоновича — вот бы мужик скис!

— А ты большой человек, Косухин! — хмыкнул Анубис — Слава Волков за тебя заступается. Советует не превращать в марионетку. Чем ты его очаровал?

Выходит, из Иркутска отозвался не Пров Самсонович, а сам товарищ Венцлав! Вначале Степа не очень понял насчет марионетки, потом сообразил. «Марионетки» — славные бойцы 305-го с бессмысленным взглядом, без речи. Страшные мертвые куклы. Выходит, есть и другие — вроде Гольдина. Он им нужен таким…

— Все, вставай!

Степа никак не отреагировал. Внезапно цепи зашевелились и поползли вверх, приподнимая непослушное тело. Двигаться было больно, но Косухин все-таки заставил себя приподняться. Цепи ползли, и наконец его руки вновь были подтянуты к потолку. Правда, теперь Степа мог стоять — это было все же чуть легче, чем прежде.

— Смотри на меня, сволочь!

По лицу вновь ударил хлыст, стало больно и противно, и Косухин открыл глаза. Лицо в маске было рядом. Степа машинально отметил то, что как-то упустил раньше: губы Анубиса были тоже совершенно черные, а нос какой-то странный — приплюснутый и круглый.

«Во урод! Даже со своими, чердынь-калуга, в маске ходит!»

Мысль эта доставила Степе некоторое удовлетворение, и он заставил себя улыбнуться.