Стрела, монета, искра

— Мало, — шепчет она и царапает ноготками его шею.

— Ты совсем непохожа на Север. Ты бы не выжила среди холода и молчания. Девушка мурлычет:

— Прошу, еще.

— Ты стараешься меня понять.

— Это сложно, — говорит Нексия. Вспышка пробегает по ее лицу. — Пытаюсь рассмотреть тебя — и не могу. Ты где–то очень далеко, будто в тумане. Скажи мне, где ты?..

— Я с тобою, — лжет Эрвин.

Нексия целует его — горячо и отчаянно, пытаясь не то удержать, не то успеть.

Над головой — бревенчатый настил. Взгляд упирается в сосновые стволы, облепленные мхом. Щели законопачены дерном, но не слишком хорошо: в полудюжине мест перекрытие протекает, вода собирается лужицами на полу. Снаружи идет дождь. Свежесть втекает сквозь квадратное оконце деревянного щита, заслоняющего вход.

Боль дремлет в груди, сбоку, ниже левой ключицы. Она всегда готова огрызнуться и укусить. Стоит пошевелиться, и в ране лопается стекло, осколки впиваются в легкое, сбивая дыхание. Но если не задевать рану, не дергать рукой, то боль становится тупой и ноющей — вполне сносной. Не хуже рези в горле при простуде. С нею можно мирно сосуществовать: ты спишь — она спит.

Движения ограничены. Сядешь — голова кружится, к горлу подкатывает тошнота. Встать и вовсе невозможно: дыхание сбивается, мир начинает вертеться, земля куда–то выпадает из–под ног, вмиг ты оказываешься на четвереньках. Впрочем, двигаться почти нет необходимости. Пища под рукой: развязанный мешок стоит справа от лежанки. Эрвину не стоит труда дотянуться, взять лепешку или кусок сыра. Кружка стоит под одной потолочной щелью, миска — под другой. Вода наполняет емкости: клап–клап–клап. Когда начинает вытекать через край, Эрвин переливает ее в бурдюк, про запас.

Ночью тревожно… Да чего уж там — страшно. В двухста ярдах волки жрут то, что осталось от Эрвинова отряда. Порою кажется, он слышет, как они воют… хотя это — плод фантазии. Они не воют, конечно. С чего бы им выть? Методично работают челюстями, хрустят, обгладывая кости, порыкивают друг на друга.

Впрочем, есть то, что легко отвлекает Эрвина от страхов — повязка. Немногие медицинские знания, что хранятся в его памяти, гласят: о ране нужно заботиться. Смазывать снадобьем, оставлять на некоторое время открытой, потом накладывать новую повязку. Скверная процедура — весьма неудобная и болезненная. Нужны обе руки, чтобы проделать это, а любое движение левой рукой отзывается яростной вспышкой в груди. Боль резко усиливается, когда Эрвин отрывает тряпицу, пропитанную кровью, смывает водой сукровицу, лекарской кистью наносит на рану мазь. Он чередует снадобья. В запасах у покойного Фильдена их имелось четыре. Не зная, какое снадобье окажется действенным, Эрвин использует поочередно все. Одно из них — желтое и маслянистое, с запахом апельсина — причиняет особенно острое жжение. Наверное, это снадобье — самое полезное.

После процедуры он вытягивает левую руку и долго лежит на спине, наслаждаясь тем, как боль постепенно утихает. Приходит чувство покоя и даже — гордость. Он способен о себе позаботиться! Это не так уж и сложно, что бы ни говорили об этом лекари. Несколько раз в день перетерпеть боль и неудобство, заставить себя пройтись кистью по открытой ране — вот и все. Дальше — лежать и отдыхать, погружаться в дрему, пока тело восстанавливается.

Жжение от мази угасает, возникает радостное, почти эйфорическое чувство. До восторга приятно, когда ничто не болит!

Эрвин прикладывает к ране новую тряпицу, прижимает ремнем. Улыбаясь, закрывает глаза.

— Любезный Уильям, вы сегодня веселы, как череп висельника. Не поделитесь ли причиной?

— Отстань, Ориджин. Пей свое пойло и делай ход.

— С превеликим удовольствием, — Эрвин с улыбкой передвигает две фишки–подковы.

Генерал Уильям Дейви, сидящий по ту сторону поля, — широкий, грубый и хриплоголосый мужик, иначе не скажешь. Манеры? Он наделен ими в той же мере, как вепрь из лесов Нортвуда. Контраст внешности и содержания притягивает Эрвина к Уильяму. Этот угрюмый лесной вверь, на самом деле, первородный рыцарь, опытнейший военачальник и один из лучших стратегов Империи. Полгода назад владыка Адриан доверил генералу командование половиной имперских искровых полков.

— Ты — хитрый черт, знаешь это? — говорит Уильям, глядя на поле. Щедро прикладывается к кубку, вытирает усы тыльной стороной ладони. — Северянину позорно быть таким хитрым. Все равно как собаке — мяакуть.

— Потому я и не на Севере, — ухмыляется Эрвин.

Сир Уильям зовет его на «ты», и Эрвину это, как ни странно, по душе. В грубой фамильярности генерала есть нечто весьма дружеское.

— Как тебе понравится такое, северный пройдоха?

Дейви делает ответный ход — весьма удачный. Эрвин вынужден начать отступление.

— От души надеялся, Уильям, что вы проглядите этот ход.

— Не дождешься, Ориджин. Я насквозь вижу все твои штучки, запомни это.

— Прямо таки насквозь!