Стрела, монета, искра

Горбоносый заколебался. Даже он побаивался прикасаться к святыне. Наконец, решился и сделал щелчок. Светлая Сфера завертелась и расцвела. В ее пламенистом мерцании темнел отблеск ржавчины пыточных орудий.

Палач в кожаном фартуке шумно выдохнул.

— Чудо!.. — сдавленно прошептал горбоносый и округлил глаза. Впервые его лицо выразило какое–либо чувство.

— Видите, добрый господин? Видите, я все расскажу! Я уже все рассказал!

— Ты уже все рассказал… — неторопливо произнес горбоносый и махнул рукой. Помощник вопросительно хмыкнул:

— У?..

— Куда? К Джеку отведи, к Джеку.

Прежде, чем поднять Хармона со стула, помощник натянул ему на голову мешок. Затем его отвязали и поволокли куда–то по холодным сырым камням. Был порог, коридор, порог, ступени, коридор. Что–то раскрылось с лязгом и стуком — похоже, люк. Хармона толкнули, он больно грохнулся на камни. Люк, лязгнув, закрылся над головой.

* * *

Помещение было квадратным и имело в ширину меньше пяти футов. Лежать в нем невозможно, однако, можно сесть, привалившись спиной к стене.

Было темно, будто в гробу. Футах, наверное, в восьми над головой располагался люк. Ни один луч света не просачивался в щели — над люком царила такая же темень, как и в камере.

Стоял зверский холод. Сырые камни высасывали тепло из тела. Хармона била дрожь, казалось, даже кости мерзнут под мясом.

Кормить пленника не собирались. Прошло много, очень много времени, Хармон успел впасть в забытье, очнуться, обессилеть от голода, мороза и страха, вновь лишиться чувств и прийти в себя — а люк так ни разу и не открылся.

В камере была вода: она стекала тончайшей струйкой вдоль ложбинки между камнями одной из стен, затем уходила сквозь щели в полу. Прижавшись лицом к стене и вдавив язык в ложбинку, можно было через какое–то время сделать глоток. Спустя еще время — второй глоток. Затем — третий…

Хармон обнаружил эту струйку, ощупывая стены и пол. Надеялся найти еду и питье — думал, что, пока он был в забытье, люк открывался, и пленнику сбросили хоть какую–то пищу, хотя бы пару сухарей. Но нашел лишь струйку… и кое–что еще.

Рука наткнулась на нечто округлое и ворсистое, будто покрытое волосами. Тут же раздался глухой костяной стук. В ужасе Хармон отшатнулся, вжался в противоположную стенку, покрылся холодным потом. Теперь он знал, почему горбоносый сказал: «Отведи его к Джеку». Торговец делил камеру с покойником.

Он провел несколько часов, прижимаясь к стене и боясь пошевелиться, чтобы не наткнуться на гниющую плоть. Тело затекло, одеревенело от неподвижности. Холод продирал насквозь, забирался под кожу. Пленник был беззащитен перед холодом: страх настолько сковал все члены, что не получалось даже вздрогнуть. Шло время, Хармон превращался в скрюченную ледяную статую.

В какой–то момент он осознал, что вместо озноба чувствует теперь странное тепло, растекающееся в груди, а ноги и руки вовсе не ощущались, будто пропали. «Я замерзаю», — понял Хармон. Это была первая ясная мысль с момента заточения, она пробила удушливое одеяло страха. Я замерзаю. Я замерзну насмерть, если что–то не предприму.

Следом пришла и вторая мысль: на мертвеце должна быть одежда.

Хармона передернуло. Надеть на себя тряпье, склизкое от гнили!.. Однако в камере не было того тошнотворного смрада, какой источает разлагающаяся плоть. Стоял запах сырости и сладковатый отголосок давней, давней смерти. Торговец осторожно потянулся к покойнику. Затекшая рука едва повиновалась, в нее вонзились сотни иголок, когда кровь снова забегала по жилам. Переждав боль, Хармон нащупал пальцами мертвое тело.

От плоти не осталось и следа. Это был скелет, скорчившийся в углу. На нем имелись штаны, остатки сорочки, камзол.

Хармон размял ноги и руки, сумел подняться, несколько раз неловко подпрыгнул, чтобы стряхнуть оцепенение. Затем принялся раздевать скелет. Кости грохотнули, высыпавшись из рукавов и штанин. Ребра застряли в камзоле, Хармон трясся от отвращения, стягивая с них одежду. Под ладонь попался череп, волосы посыпались с него, как труха. Вскрикнув, торговец отшвырнул его. Наконец, он напялил на себя камзол и штаны мертвеца поверх ночной сорочки и подштанников. Поднялся, попрыгал еще, поколотил себя по груди и плечам, силясь согреться. Пугающее неестественное тепло стало уходить из тела. Вернулся прежний озноб, Хармон забился крупной дрожью. Размахивая руками, дрожа, подпрыгивая, он принялся ходить из угла в угол: два шага — стена — поворот — два шага -

стена — два шага…

Голод терзал немилосердно: скручивал кишки в узел и выжимал их, будто стиранное белье. Хармон не мог сидеть — когда он садился, голод делался невыносимым, буквально выгрызал внутренности. А вскоре настигал и мороз. Потому торговец ходил — непрерывно, из угла в угол, часами, делая остановки лишь для того, чтобы сунуть язык в ложбинку и напиться.

Он попробовал наполнить желудок водой и тем облегчить голодные терзания. Не вышло: каждый глоток занимал слишком много времени, Хармон не мог так долго терпеть неподвижность.