Читаем Стреляй, я уже мертв полностью

— Этот участок я купил на паях с моими друзьями; сейчас у них все благополучно, но поначалу нам пришлось приложить немало усилий, чтобы выжить в тех условиях. Мы, евреи, едем в Палестину, чтобы претворить в жизнь наши мечты о социализме, но в действительности это оказывается вовсе не так легко. Мы вынуждены были отказаться от своей частной жизни; ни у кого из нас нет ничего своего, а все только общее; все решения мы принимаем только сообща — даже такие пустяковые, как покупка мотыг.

— Просто не могу представить тебя в роли крестьянина.

— То же самое утверждает и Константин в своих письмах. Он обещал навестить меня в Палестине; говорит, что ему стоит туда приехать уже просто для того, чтобы полюбоваться на меня с мотыгой в руках. И все же смею тебя уверить, что я сейчас — не более, чем скромный крестьянин.

Самуэль навестил Бенедикта Переца, французского торговца. Тот был очень рад его видеть, с большим интересом расспрашивал об Иерусалиме, а потом, в свою очередь, рассказал о положении евреев во Франции.

— Пару лет назад, в 1906 году, военный суд был вынужден реабилитировать капитана Альфреда Дрейфуса. Вам ведь знакомо это дело, не так ли? Его обвинили в том, что он продавал немцам военные секреты. Однако обвинение было ложным, и это уже доказано. Но то, что Дрейфус был евреем, спровоцировал вспышку ненависти к нашему сообществу. В этом, конечно, нет ничего нового, хотя, казалось, еще во времена революции 1789 года во Франции были преодолены все предубеждения против евреев. Но в действительности оказалось, что предрассудки по-прежнему живы, иначе как могло случиться, что Франция, столь горячо пропагандирующая свободу и равенство, позволила очернить одного из своих самых преданных и блестящих солдат лишь потому, что он — еврей? А впрочем, не стоит беспокоиться, здесь вы все-таки можете быть евреем, хотя кое-кто и считает нас этаким инородным телом, не желая при этом понимать, что мы — такие же французские патриоты, как и они сами. Да, мы — евреи, но прежде всего, мы — французы.

Оба они еще с прошлых времен прониклись друг к другу симпатией, и теперь стали регулярно встречаться. Самуэля радушно принимали в доме Переца — как он сам, так и его сыновья. Торговец, со своей стороны, время от времени навещал Мари и пытался убедить Ирину продолжить дело месье Элиаса.

— Очень жаль, что Ирина не пользуется той великолепной репутацией, которую создал своему делу ваш дед, а потом так блестяще поддерживала Мари, — жаловался Перец. — Дамы просто рыдают: говорят, что нигде больше не найдут таких манто, какие им шили здесь. Может быть, хоть вы, Самуэль, откроете новое ателье?

— Боюсь, у меня это не получится, — отказался Самуэль. — Во-первых, я не умею шить. Во-вторых, у меня нет возможности ввозить меха из России. Мой хороший друг, граф Константин Гольданский, решительно не советует мне туда соваться. Я ведь вам рассказывал, что моего отца обвинили в преступлении, которого он не совершал. Если я вернусь, то тоже окончу свою жизнь в застенках охранки. Та же участь ждет и Ирину, если бы ей пришло в голову отправиться в Россию. Так что мне очень жаль, но это меня не интересует.

Бенедикт Перец спросил, каковы его дальнейшие планы на жизнь.

— Я учился на химика, но на самом деле всего лишь средней руки аптекарь. Стараниями моего благодетеля, профессора Гольданского, а позднее — моего учителя Олега Богданова, я понял, что химия — превосходная помощница в аптекарском деле. Мне нравится готовить лекарства, которые помогают облегчать боль. Но судьба посмеялась надо мной и сделала из меня фермера, который, впрочем, в свободное время тоже готовит лекарства. Мой добрый друг Абрам заказывает их у меня и продает по мере надобности.

— Значит, вы вернетесь в Палестину?

Тот же вопрос задавали ему и Мари, и Ирина, а он так и не знал, что им ответить. У него было не так много денег и, когда они закончатся, ему придется решать, вернуться ли в тот негостеприимный край, ставший для него по-настоящему родным, или же остаться в Париже, о чем просила его Мари.

— Пусть судьба решит за меня, — ответил он, искренне веря в эти слова.

Мари казалась счастливой в его присутствии, они проводили время в воспоминаниях о прошлом. Самуэль попросил ее рассказать про Исаака.

— Я так любила твоего отца! Я все время представляю, как он жил в Санкт-Петербурге, в доме этих вдов... Он их очень уважал, а порой я даже приходила в ярость, если он говорил, что Раиса Карлова готовит лучше, чем я. Но однажды я его удивила, когда при помощи месье Элиаса приготовила для него борщ.

Самуэль провел в доме Мари уже два месяца и все эти дни невыносимо страдал, видя каждый день, как она медленно угасает. В первые дни после его приезда Мари, казалось, почувствовала себя лучше; по крайней мере, она находила в себе силы, чтобы встать с постели, хоть и не без посторонней помощи. Но вскоре она уже не смогла вставать. Она с трудом могла есть и постоянно жаловалась на сильные боли в суставах, но при этом упорно отказывалась принимать морфий, который прописал ей доктор.

Перейти на страницу:

Похожие книги