Стрелы Перуна

Однажды Кирша увел арабского жеребца из-под носа самого Санджар-хана. Упитанный карабаир мог бы унести пленника из неволи, тем более что в переметных сумах у седла было порядочно овса: видимо, хан собирался на дальнюю облавную охоту.

Ускакав в степь и обманув погоню, пленник долго смотрел на север — в родную сторону. Душа надрывалась, домой рвалась — на Русь!.. И все-таки беглец не поскакал туда...

Мясо карабаира Кирша закопал в мерзлую землю, завалив яму камнями, чтобы не добрались волки. Богатую добычу — меч и тугой лук с сотней стрел, а также конскую сбрую — удалец схоронил неподалеку.

«Пригодится по весне», — решил он.

Мяса ханского коня хватило Кирше, Оразгулу и сироте почти до самой весны.

— Как только растает снег, отпущу тебя домой, — прочувственно говорил старый хазарин, расклепывая ошейник. — Ты спас наши жизни и жизни многих бедняков. А можешь и сейчас уйти, я не держу тебя. Как хочешь!

Но Кирша знал: чтобы отпустить его на волю, надо получить разрешение хана. А тот вряд ли его даст. Поэтому, разведав заставы, русс уже приглядел еще одного ханского жеребца, чтобы ускакать на нем из плена.

Но однажды утром прилетели всадники с самим Сан-джар-эльтебером во главе, связали всех троих и присоединили к рабскому обозу, шедшему, как потом они узнали, в столицу Хазарии — Итиль-кел.

Когда их вязали, счастливый в битвах Оразгул вопил срывающимся голосом:

— Я рубился в яростных сечах во славу Хазарии, Тенгри-хана и великого Шад-Хазара! Сколько своей крови пролил я, ты знаешь?! — Глаза старого воина сжигали огнем ненависти всемогущего хана.

Властитель лениво ответил:

— Ты загубил пятьсот овец. Кто мне заплатит за них, а? Может быть, ты откупишься золотом, взятым тобой в битвах? Давай! — Хан протянул жирную ладонь.

— У меня только раны во славу Хазарии. Я рубился с врагами, а золото брал ты! Значит, я давно откупился!

— Ты откупил две трети твоей жизни. А за одну треть мне. заплатит купец. Эй, богатуры, гоните их скорей! Не то опоздаем. Караван уже подошел к моему аилу...

Их вели по рыхлому снегу к далекой реке Итиль. Кирша уже как-то свыкся со своим положением: не повезло с побегом в этот раз — Перун поможет уйти в другой. Мальчишка, племянник Оразгула, плакал все время, жался к руссу, и Кирша не раз принимал на себя удары бича, нацеленного на ребенка. Оразгул скрипел зубами, дерзил страже. А однажды ринулся вдруг вперед, сбил с коня воина, вскочил в седло, завопил радостно и ускакал в степь. За ним погнались трое.

— Эх-х, меч бы ему, — пожалел старого наездника Кирша. — Он бы посек их. А так...

Погоня вернулась после полудня. Только двое сидели верхами. Один, мертвый, покоился поперек седла, свесив безвольные руки до стремени. На аркане, далеко позади второго всадника, волочилось по мерзлой земле что-то бесформенное и окровавленное: это все, что осталось от счастливого в битвах славного воина Хазарии Оразгула.

Кирша вперил горящий взор в комонника, к седлу которого был привязан аркан со страшным грузом. Ярость полыхала в груди русса!

«Што тебе за дело до козар? — шептал разум. — Пускай режут друг друга. Руси легше!» А сердце кричало: «Где же правда?!» Всю жизнь пас старик чужой скот, рубился на бранных полях, храня и умножая княжецкое добро. И вот — плата?! При случае зарежу хана! — решил Кирша. — Коня его во благо заколол — и князя Санджара во благо будет. И Руси, и мне, и... душе убиенного богатыря Оразгула. Помоги мне, Перун!..»

Стражник глянул на невольника, вздрогнул под неистовым взором, подъехал, ударил бичом с оттяжкой. Обожгло болью.

— И этого зарежу! — прошептал пленник.

Воин замахнулся еще раз, но резкий окрик купца остановил его:

— Татуш, не смей! Хватит мне потери одного невольника! Ты хочешь разорить меня, безмозглый ишак?!

«Татуш, запомним. — Кирша пристальней вгляделся в обидчика. — Где-нито, а ты попадешься мне, короста лешачья!»

Хазарин погрозил ему бичом, криво усмехнулся и отъехал в сторону...

Кирша почувствовал вдруг, что его оторвали от земли. Он мгновенно очнулся от дремы и понял, что летит куда-то в бездну...

Раздался гортанный хохот. Ухнула, вспенясь, теплая вода. Кирша вскочил на ноги: воды было по пояс, но хлебнул он изрядно и откашливался сейчас, еще не соображая, где находится. Очнулся наконец, поднял голову: волосатый банщик стоит на краю бассейна, уперев руки в бока, и, выпятив толстый живот, хохочет:

— Ах-ха-ха-ха! Ур-рус-богатур-р. Надо же, совсем уснул... Ополоснись и вылезай. На кумыс, пей. Сейчас бороду брить будем...

Глава четвертая

Тайны

Пока Кирша плавал в тревожных грезах своих, русский посол Летко Волчий Хвост, его избавитель, был с великим почетом принят арабским купцом Хаджи-Хасаном.

Они вдвоем сидели на роскошном персидском ковре, скрестив по-восточному ноги. Золотая и серебряная посуда ломилась от заморских яств. Кубки тончайшей резьбы благоухали ароматом легких грузинских вин.

Собеседники поглядывали друг на друга испытующе, улыбались ласково и стелили велеречие вокруг здоровья, удач и долгой жизни.