Стрижи

Надо ли говорить, что мы чувствовали себя жертвами. Во времена нашей юности дело обстояло иначе, и только теперь, глядя из лагеря пострадавших на подобные унижения и злые выходки, мы начинаем понимать, как они связаны с нашими собственными давними поступками. Мы с Амалией – она в своей школе, я в своей – и сами тоже были частью того же безжалостного племени, хотя ни один из нас двоих в нем не верховодил. Думаю, Амалия, делая эти передачи, не только искала решение проблемы нашего Никиты, но и пыталась облегчить собственную совесть. Какое-то время спустя, во время очередной ссоры, я упрекнул жену: якобы она воспользовалась страданиями Никиты, чтобы продвинуть вперед свою карьеру на радио. Она страшно обиделась и буквально взорвалась. Никогда прежде Амалия не говорила мне таких оскорбительных вещей.

Как-то утром, еще до выхода первой программы, мы с ней лежали в постели и рассказывали друг другу эпизоды из нашей школьной жизни, связанные с травлей. Амалии особенно запомнился один, когда ей было четырнадцать или пятнадцать лет и она училась в школе Лоретской Богоматери. В их классе была толстая девочка, с которой никто не хотел садиться за одну парту. Какое-то время ее по-настоящему изводили, потому что им нравилось видеть, как она плачет.

– Только и всего… Зато, когда на глазах у нее наконец появлялись слезы, мы сразу становились очень добрыми и жалостливыми.

На летних каникулах девочка села на драконовскую диету и вернулась в школу совершенно преобразившейся. Она стала стройной. Она смело смотрела в глаза одноклассницам и вскоре обзавелась кавалером, который поджидал ее у дверей школы. И эту ученицу не только оставили в покое, но некоторые из тех, что прежде издевались над ней, стали лезть к ней в подруги. Амалия призналась: во время передач, посвященных школьной травле, она все время боялась, как бы та бывшая одноклассница не позвонила среди прочих на радио, чтобы рассказать свою историю, и не воспользовалась случаем, чтобы вывести саму ведущую на чистую воду.

Я же рассказал ей, о чем быстро пожалел, про мальчишку из нашего класса, похожего на девочку. Весь класс ополчился на него. Бедняге не осталось ничего, кроме как перейти в другую школу, где он столкнулся с похожим отношением. Он сам описал это в книге воспоминаний, которая в свое время очень успешно продавалась. И вот, к моему удивлению, я услышал знакомый голос в передаче Амалии. Как потом выяснилось, она не успокоилась, пока не отыскала его. Сегодня он стал знаменитым писателем и не только не скрывает своей ориентации, но даже бравирует ею, сумев извлечь из нее пользу для творчества. А в детстве ему досталось, крепко досталось из-за жестокости одноклассников. Что я и подтверждаю. Во время книжных ярмарок я не раз видел, как он подписывал свои книги на каком-нибудь стенде, и мне всегда хотелось обойти его стороной, чтобы он, не дай бог, не узнал меня. И это при том, что в школьные годы я никогда его не бил и никогда напрямую над ним не издевался, но, признаюсь, охотно смеялся шуточкам, которые отпускали другие.

Он был спокойным и очень худым (а теперь превратился в довольно полного господина, замечательно владеющего речью). Я помню его умным, прилежным и ранимым – олененком среди волков. Обычно он получал лучшие отметки, что сильно раздражало одноклассников, но лютую злобу будили главным образом его манерная речь и слишком жеманные мимика и жесты, которые мы считали фальшивыми, но которые для него были вполне естественными. Сюда же следует добавить и насмешки некоторых учителей. Особенно отличились два или три школьника, превратившие его жизнь в сущий ад. Как он это описал в книге (а потом повторил в программе Амалии), обиднее всего ему было молчание большинства. Одним из этих молчавших был я. Из любопытства я прочел книгу, где он подробно рассказывает про свои детство и юность. Она начинается со вступления: автор говорит, что он был «не таким, как все», из-за чего провел в школе ужасные годы. Утешением для него было только чтение в одиночестве и ранние попытки заняться литературой. Потом, в какой-то главе, он упоминает среди своих мучителей двух учителей и называет их инициалами, а также школьников – по именам. Я среди них не фигурирую.

2.

Что мне больше всего нравилось в гневе Амалии, так это то, как мгновенно преображались черты ее лица. Я считаю, что ярость уродует людей. А вот мою жену она украшала, правда, на очень короткое время, по прошествии которого (проклятия, слезы, истерика) все очарование как ветром сдувало. Но благодаря самому началу вспышки я мог в течение нескольких секунд наблюдать настоящее лицо Амалии, гораздо более красивое, чем другое, обычно скрытое под слоем макияжа.