Стрижи

Если ты даже не заметил моей ненависти, меня это ничуть не удивляет. К тому же ты не понимаешь иронии. Однажды я обнял тебя и сказал, что люблю. И ты поверил. Если не считать тех многочисленных случаев, когда тебя следовало взять и удушить, ты вызывал у меня очень частые, но короткие приступы ненависти. Они были похожи на вспышки искр с примесью разных добавок – смирения, педагогической ответственности и легкого сочувствия. Признаюсь, что ненавидеть такого сына, как ты, – дело утомительное, хотя куда более утомительно любить подобного тебе. Я испробовал и первое и второе и всякий раз терпел неудачу.

Однажды мне вдруг пришло в голову, что я попросту не являюсь твоим биологическим отцом, что жена забеременела, проведя ночь с каким-то другим мужчиной – ну, не знаю, скажем, с бандитом, который встретился ей в темном переулке. Это предположение могло бы утешить меня в горьких раздумьях, но оно рассеялось как дым, едва я вспомнил, что у нас с тобой одна группа крови, одной формы нос, одного цвета глаза и волосы.

Чем больше я тебя ненавидел, тем больше жалел. Чем больше я сочувствовал тебе, тем больше, как мне казалось, ты заслуживал мою ненависть. И сколько раз, дойдя до полного отчаяния, я воображал, что мог бы сделать величайшее одолжение и твоей матери, и себе, и всему миру, и тебе самому, если бы взял палку и стал лупить тебя, пока не превратил бы в беспомощного калеку. При этих мыслях на лице моем невольно появлялась улыбка, смысла которой я не понимаю.

Как сказал один поэт, которого ты не знаешь и никогда не узнаешь, я ненавидел тебя, любя, и любил, ненавидя, а вообще-то, ты был мне безразличен[20], и все это одновременно – так искры, внезапно вылетающие из пушки, мечутся туда-сюда в эмоциональном хаосе.

3.

Прежде чем познакомить меня со своими родителями, Амалия предупредила, что они люди своеобразные. «Как и все мы», – подумалось мне. Кроме того, в те дни я был так влюблен и настолько зависим от своего либидо, что на все прочее не обращал никакого внимания; и я согласился бы на любые налоги, пошлины, таможенные сборы, вообще на любые условия – лишь бы остаться рядом с этой женщиной, которая была не только красивой, элегантной, обаятельной, имела чудесные губы, глаза, ноги, грудь, талию, но еще и умела вести себя в постели как ласковая и упоительно бешеная кошка. От меня, конечно же, не укрылось, что моя мать, с которой отношения у Амалии явно не складывались, не могла считаться для нее завидным жизненным приобретением, поэтому решил помалкивать и про ее родственников.

То обстоятельство, что Амалия не спешила познакомить будущего мужа с родителями, насторожило бы любого. Но ведь обычно горькое лекарство дают маленькими дозами, так и Амалия осторожными намеками постепенно готовила жениха к неизбежной встрече. Напрасно старалась. Ясно, что в некоторых ситуациях я веду себя как круглый дурак. Но, с другой стороны, почему меня должна была волновать ее родня? Меня волновала только Амалия. К тому же она очень часто повторяла, что ее отец с матерью – хорошие люди, поэтому дурных предчувствий я не испытывал и, когда подоспел час знакомства, шел к ним с самыми добрыми надеждами.

Поначалу перед нашими визитами туда Амалия всякий раз просила – ради всего святого! – чтобы я проявлял чуткость и слушал их, как слушают детскую болтовню, не применяя это к себе, ведь мы с ней, в конце-то концов, собираемся жить своей жизнью, независимой от чьих-то мнений и желаний.

– Они немного старомодные, – оправдывала родителей Амалия, а в качестве примера неразумного поведения приводила свою сестру Маргариту.

Совсем юной Маргарита решила быть самостоятельной и, едва ей исполнилось восемнадцать, ушла из дома и надолго порвала всякие отношения с отцом и матерью.

– И тогда они, надо полагать, лишили ее наследства.

– Ничего подобного! На самом деле оба они добрейшие люди: сначала много шума – а в итоге все как-то само собой рассасывается.

На пятой минуте знакомства со своими будущими тестем и тещей я их возненавидел. Через час у меня вспыхнуло желание долго чем-нибудь колотить обоих. Я до сих пор не понимаю, как мне удавалось столько лет держать себя в руках.

Тесть был более предсказуемым, хоть и зацикливался на одних и тех же темах, поэтому его я переносил легче, чем старуху. Иначе говоря, он цеплял меня не так глубоко. Просто в разговоре с ним надо было избегать политических вопросов. Я приучил себя изображать интерес к той мракобесной чуши, которую он нес. И только кивал, вроде бы следя за ходом его рассуждений, и никогда не возражал. Таким образом удавалось соблюдать нужную дистанцию и скрывать отвращение, которое внушали мне как его мнения, так и физический облик, поскольку из-за псориаза кожа у старика шелушилась и белые чешуйки вечно летели во все стороны.