Строгие суждения

Позвольте повторить: я никогда не встречался с г-ном Жиродиа. Мне описывали его как человека «очаровательного», и «изысканного», и «источающего французский шарм»; вот, пожалуй, и все, на что я могу опираться, пытаясь представить его себе как физическое существо (его моральный облик мне достаточно хорошо известен). Однако спустя шесть лет после начала нашей зияющей провалами переписки он внезапно провозглашает в статье в «Плейбое» («Порнолог на Олимпе», апрель 1961 года), что нас на самом-то деле представили друг другу на коктейле у Галлимаров 23 октября 1959 года в Париже, несмотря на то что я предупредил своего агента, что не желаю с ним встречаться. Приводимые детали были столь абсурдны, что я счел себя обязанным опровергнуть его блеф, что и сделал в июльском номере «Плейбоя» за 1961 год. Вместо ошеломленного молчания, которое, как я ожидал, продлится вечно, г-н Жиродиа, поразмышляв над моей краткой заметкой и своим воображаемым прошлым в течение четырех лет, появился с новой версией этого события в «Эвергрине». Разночтения между двумя вариантами типичны для того, что ученые называют «затухающими» апокрифами. В «Плейбое» мы находим классическое описание «членов семьи Галлимар», выглядящих «ошарашенными», пока г-н Жиродиа «медленно продвигается по направлению к автору по морю тел» (великолепный образ, это море). В «Эвергрине» Галлимары отсутствуют, но вместо них мы видим Моник Граль, «согнувшуюся в углу пополам от беспомощного веселья», и другую даму, Дусю Эргаз, «спрятавшуюся в углу» (то есть в другом углу) и, что совершенно неправдоподобно, «давящуюся миндальным печеньем». В кодексе «Плейбоя» мадам Эргаз описана как «литературный агент и терпеливая приверженка Набокова». В свитке «Эвергрина» она становится «дорогим, страдающим, ужасающимся другом» г-на Жиродиа. В «Плейбое» он и я обмениваемся несколькими «невраждебными» фразами. В «Эвергрине» великая встреча протекает в безмолвии: я ограничиваюсь «бессмысленной усмешкой» и немедленно отворачиваюсь, «с жаром» рассказывая что-то «чешскому репортеру» (неожиданный и довольно зловещий персонаж, о котором от нашего летописца хотелось бы услышать поподробнее). Наконец, к моему большому разочарованию, пассаж в «Плейбое» о причудливой манере, с которой я, удаляясь, «опрокидываюсь назад и вбок с легкой грацией дельфина», теперь заменен на «грациозную легкость циркового тюленя»; после чего г-н Жиродиа «проследовал к бару и выпил» (плоский «Плейбой») или «отправился пропустить несколько фужеров шампанского» (роскошный «Эвергрин»).

Как я указывал в своем опровержении, даже если

г-на Жиродиа мне и представили (в чем я сомневаюсь), я не расслышал его имени; но что вовсе лишает основы его в целом правдоподобный рассказ, так это оброненная фразочка, будто я «совершенно очевидно узнал» его, пока он медленно плыл ко мне меж «тел». Совершенно очевидно, что я не мог узнать человека, которого не видел ни разу в жизни; мне не хотелось бы подвергать сомнению здравость его рассудка, предположив, что, по его мнению, я каким-то образом раздобыл (в дни знаменитого curriculum vitae) и лелеял все эти годы его фотокарточку.

Я с нетерпением жду от г-на Жиродиа третьей версии нашей мифической встречи. Возможно, он наконец поймет, что вломился не на ту вечеринку и беседовал со словацким поэтом, которого чествовали за соседней дверью.

Написано 15 февраля 1966 года, опубликовано в «Эвергрин ревью» (XLV, февраль 1967 года). Я не получал никаких известий от г-на Жиродиа с 1965 года.

Перевод Марка Дадяна

6

По поводу адаптации

Перед вами буквальный перевод знаменитого стихотворения Мандельштама (обратите внимание, как правильно по-английски пишется его имя: Mandelshtam), русский оригинал которого приведен в антологии Ольги Карлайл[171]. В нем шестнадцать строк, написанных четырехстопным (нерегулярным) и трехстопным (регулярным) анапестом по схеме с мужской рифмой bcbc.