Строки судьбы. Мемуары патриарха телевидения

В эти же дни у меня большое огорчение — почти все мои товарищи готовятся к приему в комсомол, они учат Устав, очень серьезно обсуждают решения каких-то пленумов и съездов, громко и с вызовом, чтобы слышали окружающие, экзаменуют друг друга по каким-то подробностям в речах товарищей Сталина и секретаря ЦК ВЛКСМ Косарева. Я и еще двое-трое наших ребят в этом не участвуем — в наших семьях есть репрессированные (у меня — в Москве дядя), то есть «враги народа», и, конечно, такие, как мы, быть членами комсомола недостойны. Немного погодя мои товарищи — уже настоящие комсомольцы, теперь у них бывают свои, так называемые «закрытые» собрания, на которых обсуждаются какие-то важные и очень секретные вопросы, о которых нам, «несоюзным» (это почти бранное и слегка презрительное слово), знать ни в коем случае нельзя. Иной раз случается, что в общем разговоре кто-то из них вдруг прижимает палец к губам: «Тс-с-с! Здесь несоюзные!» Они понимающе переглядываются и умолкают. У них есть комсомольские билеты — серенькие книжицы, на первой страничке которых напечатан красными цифрами номер — но это величайшая тайна, этот номер никто не должен знать — враг не дремлет! — и, конечно, никому нельзя дать этот билет в руки даже на минуту. И даже смотреть на него можно только издали. Все это обидно вдвойне еще и потому, что среди этих высокопринципиальных и несгибаемых ленинцев находятся и лучшие мои приятели и товарищи.

Но на самом деле эти «избранные» комсомольцы, конечно, были не такие уж безупречные. Вот один безобидный эпизод.

Из дневника

28-го на первом уроке (он оказался свободным) часть ребят готовилась к предстоящей на втором уроке контрольной по немецкому, другие, в том числе и я, играли в «дурачка». Казан, как группорг, подошел к нам, выхватил колоду и, смотря на класс, громко заявил, что мы больше играть не будем. Мы с Моськой возмутились, отобрали карты и так же громко послали его к черту. Он нам пригрозил, что на перемене о нашем поступке сообщит дирекции. Я, сыграв партию, принялся за немецкий, другие ребята, в том числе и Лена, продолжили игру. Это в дальнейшем было нашим козырем, т. к. она член комитета.

Казан свое слово сдержал, он сообщил нашему секретарю КСМ и завучу школы. Сразу нас вызвали в учительскую, где как следует побеседовали. Однако дело со школьной администрацией я быстро урегулировал, пообещав, что мы смоем с себя это пятно честной работой. Вечером заседал комитет КСМ. Разбирали вопрос об эпизоде в 9 «Б» классе. Много говорили, но у комитета были связаны руки, т. к. сами комитетчики тоже дулись в карты. Это было в наших руках козырем, и нам никакого взыскания не вынесли. Но с этого момента жизни Казану уже не было. Мы подняли против него травлю, называя его при всем классе «подлизой», «доносчиком». Изменилось к нему отношение ребят. Казан ушел из компании.

* * *

Илья Розенфельд

Приходит 30 ноября (1939 год). Восемь утра, но радио все еще молчит и только передает марши, песни, марши… Что это значит? Еще минута, и диктор мрачно оповещает о провокациях финской военщины. Конечно, обнаглевших финнов нужно проучить. Все взволнованы и уверены, что маленькая задиристая Финляндия долго сопротивляться нашей могучей Красной армии не сможет.

Впрочем, о том, что назревают какие-то события, мы догадываемся уже около месяца: в очередной раз наша школа превращена в госпиталь, мы учимся на третьей смене до десяти вечера в школе на Подоле. А окна первого этажа нашей 10-й школы закрашены белой краской, во дворе под снегом горой лежат парты. Вскоре привозят первых раненых с Карельского перешейка и линии Маннергейма. В военных сообщениях главного командования воинственные победные реляции первых дней незаметно сменяются очень короткими и вялыми фронтовыми сводками, из которых можно понять лишь то, что наступление наших войск затормозилось и белофинны почему-то еще сопротивляются. И уже повсюду идут шепотки и слухи о финских снайперах-«кукушках», о сотнях обмороженных и убитых.

Из дневника

Новый год я встречал с ужасным настроением. 31 декабря был в школе вечер. В зале стояла елка, вокруг нее веселились ребята. К 12 часам все отправились вниз, в пионерскую комнату, слушать бой курантов, извещающих о Новом годе. После 12 ударов с Красной площади последовал «Интернационал», его подхватили все присутствующие. Закончив пение, начали выкрикивать лозунги, здравицы, поздравили друг друга. Я подошел к Лене, пожал руку и, глядя в глаза, произнес: «Желаю тебе быть счастливой». Она довольно холодно мне ответила, что мне желает того же.