Строптивая для бандита (СИ)

Мне нужно ещё немного, самую малость усилить нажим, чтобы полностью лишить малую доступа кислорода. Такая тонкая шея... кажется, ещё чуть-чуть и я просто переломлю ее, раздавлю своей здоровенной ручищей. Слегка нажимаю. Девушка делает последнюю попытку приподняться, а затем машинально хватает меня за руку. Наслаждаюсь моментом. Одно движение – и ее не станет. Вместо этого резко разжимаю захват, и девчонка наклоняется закашлявшись.

– Пусть остаётся, – бросаю Колобку.

Ничего! И не таких обламывали. Это будет даже интересно.

Глава 8

МАРИНА (18 лет)

апрель 2018 года

Это было тяжелое для меня время, но оно закончилось. При этом я не могу сказать, что выхожу из детского дома с лёгким сердцем. Ощущения странные. С одной стороны, освободилась от гнета давящего на меня контроля, а с другой, одиночество навалилось с удвоенной силой. Даже не одиночество, а, правильнее будет сказать, какая-то тревога за свою несостоятельность в этом мире, неприспособленность к реалиям, которые всегда были скрыты от детдомовцев за решеткой металлического забора.

Чувствую себя сейчас погадкой совы. Точно меня пережевали в этой системе, а потом выплюнули наружу, без малейшего понятия что делать дальше. У меня практически нет личных вещей, но зато теперь есть собственная квартира, переданная мне государством в наем на пять лет. Воспитатели были очень рады, говорили, что это большая удача – получить жилье быстро и без проблем, фактически через пару недель после совершеннолетия. Хотя, положа руку на сердце, я понимаю, что радовались они вовсе не этому, а возможности выпустить меня, наконец, из-под собственной опеки, ведь я никогда не была беспроблемным ребёнком. Несколько раз сбегала, устраивала драки и в целом не отличалась покладистостью. 

Некоторые воспитанники возвращались в собственные дома, если они были пригодны для жизни. Кого-то даже ожидали приличные счета в банке, оставленные родителями после смерти или переводимые в виде алиментов на содержание ребёнка, изъятого из семьи. У каждого своя история, но все мы были по-своему несчастны.

Мне от предков не досталось ничего. Хотя я уверена, что было у них многое. В памяти ещё сохранились отголоски прошлой жизни, жалкие клочки воспоминаний, затертые годами. Я совершенно точно помню большой дом, машину, игровую площадку перед домом. Скорее всего, я не смогу узнать все это, если увижу, ведь картинки, живущие в голове весьма абстрактны и, уверена, наполовину надуманы собственным воображением, с годами выместившим реальные воспоминания.

Мне сказали, что все имущество родителей ушло на погашение долгов. Вот так вот, в один миг я осталась не просто сиротой, а ещё и нищей сиротой, не имеющей за душой ничего, кроме собственного имени, набора букв, пропечатанных в документах, которые мне выдали, провожая в добрый путь.

Мне очень хотелось оставить в памяти образы родителей. Было бы проще, будь у меня хотя бы их фотографии. Но фоток не было. Все что я могла – ежедневно перед сном представлять папу и маму такими, какими я их запомнила. Я делала так каждый вечер. Каждый гребаный вечер крутила в голове картинки с их участием, и это разрывало мне сердце. Уничтожало маленькое детское сердечко, превращая в обычную сокращающуюся мышцу, необходимую для жизни.

Ближе к двенадцати годам я поняла, что люди, с чьими лицами перед глазами я каждый раз укладываюсь спать, вовсе не мои родители, а несуществующие персонажи, которых я выдумала. Я пыталась сконцентрироваться, зажмуривала глаза для верности, но образы с каждым днём становились все размытее и тусклее, пока я и вовсе не перестала их видеть.

Я не буду заниматься поисками их могил. Почти всю свою жизнь я виню родителей в том, что со мной случилось. Теперь я вовсе не тот маленький ребёнок, которого они оставили, способный сутками напролёт прорыдать над своим горем, и уж тем более, не стану убиваться над жалкими каменными плитами в месте их захоронения. Все что мне нужно – я сама.

Два раза проворачиваю ключ и распахиваю дверь. Переступаю порог. Вот я и дома. Дом... Что это вообще такое? Я не знаю. Не чувствую ничего. Просто кухня, комната и коридор с мерзким запахом, который остался от прежней хозяйки, старушки, не оставившей после себя наследников. Допотопная мебель, даже хуже чем в интернате, холодильник «Полюс», видавший наверное ещё Сталина при жизни. 

Я не знаю почему сдавливает спазмом горло, почему глаза начинают гореть в желании расплакаться. Я не ощущаю ничего, что нормальный человек должен испытывать к своему жилищу. Мне становится так мерзко, будто меня поместили в тюремную камеру. Лет на пять минимум, ведь раньше я точно не смогу отсюда съехать.

Сдерживаю слёзы в глазах. Я не должна быть слабой. Такая мелочь, как эмоции не сломит меня. За свои восемнадцать я столько всего пережила, что просто не могу себе позволить расплакаться сейчас, из-за того, что не питаю тёплых чувств к квартире, где буду жить.