Сцены из нашего прошлого

Жену свою и дите малое, которые лежали на площади перед Спасской церковью, Ослябя хоронит во дворе своего дома. Я помогаю ему вырыть ямину, поп Силантий, опухший от слез и водки, осипший от ежедневного многочасового молебствия, читает по ним заупокойную. Надгробием служит один из круглых валунов, закинутых в Рязань неприятельским пороком.

Ослябя обвязывает камень шелковой лентой, которую вплетала в волосы его жена. У подножия ставит кружку с водкой, накрывает ломтем хлеба.

Олёну я, как не искал, так и не нашел. Люди рассказали мне, что молодых парней и девок татары забрали с собой, в кабалу или для потехи.

Так что может и жива еще моя лебедушка, Господь захочет, свидимся…

Происшествие на мызе Сыренецкой

Статская служба оказалась такой же жестокой, как и военная. И если беспощадность армейской службы еще можно было объяснить зверствами войны, когда по праву сильного творятся величайшие преступления, то объяснить бесчеловечность гражданских чиновников у господина Александра Александровича Благоева никак не получалось. Куда ни кинь, повсюду в государственных учреждениях в мирное время, в отсутствие войны, внеочередных рекрутских наборов и изъятий в пользу армии, вместо мягкосердечия и человеколюбия царили равнодушие и черствость. Вышло так, что зря господин Благоев торопился надеть судейскую мантию председателя Петербургской уголовной палаты, зря мечтал о том, какую пользу принесет он системе правосудия, каким верным слугою закона станет и как заслужит уважение товарищей и признание сограждан. Мечты его разбились о суровую действительность, словно графин с водкой, опрокинутый со стола неловким жестом подвыпившего гостя.

Год назад Россия произвела второй раздел Речи Посполитой и пухлой рукой императрицы Екатерины, в которой был крепко зажат державный жезл, присоединила к себе Подолье, Волынь и земли на востоке Полесья. В обществе при сём происходил невероятный патриотический подъем. Двести пятьдесят тысяч квадратных верст новой плодородной территории по Припяти и Западному Бугу, четыре миллиона новых жителей, способных эти земли обрабатывать и наполнять российскую казну – было от чего прийти в восторг и устраивать ежедневный праздник!

Вся передовая общественность тут же вспомнила о заслугах достойнейшего предка Екатерины – Петра Великого и принялась упоенно отмечать юбилейные даты военных походов Петра и его победы в Северной войне, за двадцать лет измотавшей страну так, что тогда ликовать о присоединении Лифляндии и Эстляндии не было никаких сил. Но прошло время, тяготы петровских походов позабылись, остались лишь приятные воспоминания о победах и приобретениях, поэтому Полтавская годовщина, Ништадтский мир, а также новый праздник под названием «воспоминание Турецкой акции» в честь бесславного Прутского похода праздновались в российском обществе с большим размахом.

В тот день, в который происходят события в нашем рассказе в Санкт-Петербурге во дворце генерал-губернатора был намечен торжественный обед по случаю годовщины взятия Шлиссельбурга. Дата была не круглая, девяносто один год минул с момента разгрызания «зело жестокого сего ореха», как отозвался о нем Петр, но российских чиновников это не смущало. Все было готово к обеду, балу и ночному фейерверку, приглашения разосланы, и почти все знатные господа и дамы подтвердили свое присутствие на вечере.

Господин Благоев был вызван в пятницу 11 октября к десяти часам утра, но не в качестве гостя, а для внушения, которое обер-полицмейстер – именно в такой должности прибывал тогдашний губернатор Петербурга Никита Иванович Рылеев – собирался ему сделать. Никита Иванович занял свой пост совсем недавно, всего месяц назад и с усиленным рвением брался за дела и вникал во все подробности, требовавшие, по его мнению, срочного личного вмешательства.

Проблема с господином Благоевым состояла в том, что он никак не хотел вынести вердикт и тем завершить дело о двойном убийстве, произошедшем в Ямбургском уезде, на мызе, владельцем которой был Алексей Ильич Чайковский. Жертвами стали сам Алексей Ильич и его старший сын Сергей Алексеевич, убийцы – трое крестьян, принадлежавших господину Чайковскому: кузнец Семан Ельесов, чухонец лютеранского закона, сын его – Андрус и Евдоким Аксенов, православного вероисповедания. Все трое признались в преступлении, совершенном к тому же при свидетелях, поэтому два важных условия для вынесения обвинения соблюдались: имелось признание подозреваемых и показания по меньшей мере десяти очевидцев дворянского и крестьянского сословия, среди которых была к тому же вдова и мать жертв Вера Ивановна Чайковская, в девичестве Козлова.